Разве Галатье хотел вставать? Разве Галатье хотел жить?
Он рванулся вперёд так прытко, словно ему было не шестьдесят два, а двадцать шесть. И обхватил своими слабыми руками колени Дарнаэла.
— Убей меня, — прошептал он. — Убей меня, Тьеррон. Вонзи нож мне в сердце. Напои меня ядом. Только не позволяй мне больше жить.
Дарнаэл гадливо отбросил его руки, отступил на шаг, почти что выскользнул через дверь.
Он вынул из-за пояса кинжал, подобранный после битвы, и швырнул его под ноги Галатье.
— Вот твоё оружие. Убивай себя сам.
— Но я не могу, — ошалело прохрипел тот. — Я не могу причинить себе боль. Я даже яд заставить себя выпить не смогу. Смерть — это так ужасно… Убей меня! Избавь меня от муки!
Тьеррон только презрительно скривился. Истинный правитель? Тот, кто должен наставить свою страну на путь истинный? Да Галатье Торрэсса не способен ни на что из этого, если ни суицид, ни даже попытка бегства ему не по силам! Только последнее ничтожество будет молить о том, чтобы его лишили жизни — но не имеет смелости сделать это своими руками. Действительно, зачем кровью орошать свои руки, зачем на что-то решаться?
Но он не мог просто так уйти. Не после каждой глупости, которую совершил — не с пустыми руками. Не после того, как был готов убить весь этот дворец.
Чем он думал, когда пришёл в Торрессу? Думал умереть по пути? Он мог, разумеется, мог — но не вышло. А дворцовая стража, эти жалкие ошмётки — он не позволил бы себе драться вполсилы, а они никогда не победили бы его, пытаясь напасть по одному. Рано или поздно усталость взяла бы верх, конечно, но когда бы это случилось? И где, около горы трупов?
Он пришёл сюда, чтобы помочь своему государству — или чтобы сбежать. Он скрывался за тем, что должен вытащить из тюрьмы Галатье — и что получил? Кого тут освобождать, пустышку, короля бессмысленно глупого, пустого, мнимо заключённого?
— Почему я должен марать о тебя руки? — прошипел Дарнаэл, даже не зная, выдуманы ли эти слова, или, может быть, он действительно так считает.
— И ты не будешь столь милостив, чтобы подарить мне облегчение? Ты не позволишь мне наконец-то покинуть этот отвратительный мир и почувствовать лёгкое дуновение свободы?
— Я? Нет, о Первый, не позволю! Потому что там, — Дар как-то неопределённо махнул рукой, — стоит твоя армия под руководством ненормального мага! А её король ползает на коленях перед своим врагом, перед человеком, ставшим причиной смерти его дочери, молит убить его — и я должен оказывать тебе милость?
Галатье был будто ошеломлён. Казалось, на него надели какие-то шоры — он видел одно только солнце там, где давно уже собрались мрачные тучи и стало до ужаса холодно и отчего-то больно каждому, кто подойдёт достаточно близко.
— Дарнаэл, — прошептал он, — моя дочь, наверное, этого действительно заслужила…
Он не выдержал. оттолкнул ногой кинжал, брошенный ранее на пол, схватил Галатье за плечи, рывком заставил его встать и встряхнул — такого старого, уставшего, измотанного.
— Ты слышишь, что ты несёшь?
— Ты не можешь поступить плохо, — Галатье вздохнул. — Я правил задолго до того, как ты взошёл на свой трон, Дарнаэл, и видел я много разных правителей. Никто не вёл свою страну так уверенно. Ты не совершаешь ошибок, а Марта, наверное, заслужила смерти…
Дар хохотнул — казалось, он сам уже балансировал на грани истерики, взрыва бесконечных эмоций.
— Я? Не совершаю ошибок?
— Нет, — покачал головой Галатье. — Ты как солнце. Освещаешь всем путь.
— Скорее как факел. Все, кому не лень, выбирают, куда ему светить, потом идут — но виноват всё равно глупый огонёк, — Дарнаэл усмехнулся.
— Нет, ты солнце. А я — вот я факел…
— Ты? — Тьеррон отступил вновь, и касаться Галатье ему было противно. — Ты никакой не факел. Ты огарок. Вроде бы и зажечь тебя ещё можно, но ты заставляешь свой фитиль промокнуть и истлеть, пытаешься сгнить насильно, если не получается и так. А почему? Потому что тебе страшно. Потому что тебе бесконечно жаль себя.
Галатье молчал. Может быть, он понимал, что Дарнаэл говорил правду, может, ему на самом деле было страшно — и он не знал, какие слова должны соскользнуть с его губ.
— Я идеален? Я не совершаю ошибок? Говори, Галатье, — его глаза уже были не синими, а скорее растворились в бесконечном гневе — темнели с каждым словом.
Но король молчал. Король не мог проронить ни слова, очарованный холодной чеканкой слов.