Она не могла его прогнать. Она ведь добрая, светлая, чистая, разве нет? Или всё-таки оттолкнула бы, появись у неё такая возможность.
— Понимаешь, — он протянул руку, сжал её запястье, словно пытался достучаться до сознания, — я и не знал, что надо делать. Всё словно перед глазами плывёт, и мне как-то так…
Она внезапно мотнула головой, сжала зубы, отвернулась, словно пыталась придумать, что сказать, но на самом деле не могла этого сделать. Неприятно было, что ли, или, может быть, просто до конца не могла разложить для себя эту короткую ноту молчания.
— Тише, — её голос прозвучал как-то глухо. — Это опять происходит…
Он запрокинул голову назад, глядя на бесконечно синее небо. Они сидели в королевском саду, на мягкой траве, и он отчаянно пытался понять, о чём шептала Нэмиара. Почему отказывалась слышать его слёзы, жалеть, касаться даже его.
Ей было неприятно? Ей было страшно?
— Что происходит?
— Он сделал всё неправильно, — она откинулась на траву. — Он так много ошибался… Он так много ошибался, что у них даже есть шанс.
Она засмеялась — и смех её, словно шелест листьев, убаюкивал его.
Хотелось закрыть глаза, и небеса мрачнели, и тучи закрывали солнце.
Её больше не было.
От его бедной Нэмиары осталась только высокая, стройная, с серебристой листвой берёза.
=== Глава восемьдесят первая ===
Наверное, это изначально было самоубийством.
Король Галатье едва-едва ходил — в последнее время здоровье подводило его всё больше и больше, напоминал о себе возраст. Он понимал, что и на холме том отвратительном долго не простоит, что и заклинание, что должно было заставить его голос звучать громче, долго не продержится.
Королева Лиара отказалась участвовать в этом фарсе, как сама выразилась, лично, поэтому отправила юную ведьму. Та бормотала какие-то заученные формулы, навешивая на него защиту и усиливая голос — иначе никто так и не услышит своего правителя.
Галатье всё это было не интересно. Дарнийка говорила, что его жизни не будет грозить опасность, но короткого кивка со стороны Дарнаэла хватило, дабы понять — она просто пытается его успокоить. Этого торрессец и ожидал. Он надеялся, что наконец-то получит свою смерть, что ему позволят мирно отойти — не будут больше привязывать оковами к этим остаткам жизни.
Смириться с собственной усталостью, опустить голову, позволить себе умереть, пусть не сейчас, а через полчаса. Он всё ещё верил в то, что в его войске остались какие-то крохи здравого смысла — бороться против Дарнаэла… Но Тьеррон строго-настрого запретил поминать своё имя, и Галатье казалось, что он будет говорить не от себя.
Ему некому было оставлять своё государство. И раз за разом он вспоминал ту красавицу-дарнийку из далёкого прошлого, мелькнувшую ярким пятном в его жизни. Он путал с нею и ведьму, и ещё кого-то — или, может быть, то всё были тени?
Галатье не знал, как это — потерять рассудок. Наверное, никто не знает, а когда наконец-то наступает тот отвратительный миг, когда мысли уже не поддаются и отказываются плыть в нужном направлении, то поздно вспоминать о том, как сбежать из маленького замкнутого пространства собственных мыслей.
Торрессой после его смерти будет править Бонье — даже хорошо, что их очень скоро коронуют. От него не осталось ничего, но и шанса исправить это больше нет — зачем хвататься за бесполезные осколки жизни?
Тем не менее, шагая в сопровождении стражи на холм, он чувствовал себя почти уверенным, почти сильным. Ведь установка была так проста, так обыкновенна — остановить армию. Уговорить их больше не нападать на чужое государство.
Выйти и заговорить так, как говорят короли. Так, как должен сказать настоящий правитель. Просто сделать эти несколько важных шагов и позабыть обо всех предрассудках.
Можно ведь вспыхнуть ярче хотя бы перед тем, как догоришь?
…Он и не думал, что подняться будет до того трудно. Что когда он выпрямится на этом холме — или попытается, по крайней мере, — на него никто не будет обращать внимания. Теперь, когда армия Элвьенты осталась за спиной, а его собственная огромным лагерем простёрлась перед глазами, ему стало особенно страшно — ведь где его власть, в чём?
Что говорил Дарнаэл, когда диктовал ему приветственную речь народу, когда повторял, что надо сделать? Каков он был?
…Как горели глаза, как он уверенно, упрямо твердил одно и то же.
Галатье сделал последний шаг, замер, расправил плечи и посмотрел на огромный лагерь торресской армии, неожиданно большой, неожиданно могучий, как на ту маленькую страну, что он возглавлял. Может быть, он никогда не пытался посмотреть по-новому на собственную державу, зря считал её до такой степени слабой?