— Ты целый год мониторила, не приехал ли этот придурок? По всей Москве и области?
— Зачем целый год? По моим предположениям, если это развод тебя на деньги, сначала Даша должна была родить, прежде возвращаться смысла нет. Нужен повод впоследствии тащить из тебя алименты, да и какие-то накопления у неё должны появится. Я не обвиняю её, она действительно может не знать. Но ведь если он попросит — она уйдёт от тебя, мы же оба это понимаем.
— Раз она так жаждет денег, как ты думаешь, зачем ей довольствоваться алиментами, если можно остаться со мной и получать все блага без ограничений?
— Раз она так любит Серёжу, как думаешь ты, зачем ей оставаться с тобой, если любимый выжил?
— И как он будет объяснять ей своё враньё?
— Какая разница? Она во всё поверит и всё простит. Потому что любит. К тому же у них есть история. В отличие от нас. И…как она там всё время говорила? Общая мечта?
— Извини, мне надо ответить. Да.
— Максимилиан Александрович, добрый вечер, — водитель Даши явно нервничает, — не понимаю, что происходит. Я ждал Дарью Васильевну у эко-магазина, как она и просила, в шесть. Двадцать минут она не появлялась, я зашёл. Там мне сказали, что ей позвонили минут за сорок до этого, и она испуганная выбежала оттуда с этим…с журналистом, который с ней статью пишет. Говорят, что-то с ребёнком.
— Ты её в город сегодня одну привёз, няня с ребёнком в доме остались?
— Да, оставались там.
— Иди в её магазин и жди там. Если что-то прояснится — сообщай мне сразу.
— Хорошо.
Катя смотрит на меня с тревогой:
— Что случилось?
— Это был водитель Даши, она куда-то без него свалила. Коллеги её говорят, что после телефонного звонка, — набираю номер Татьяны Георгиевны, — якобы, что-то с ребёнком.
— А ребёнок был по тому адресу, куда Серёжа приезжал?
— Да.
Няня мне не отвечает, и я нахожу в списке контактов телефон Соболевой.
Собственной жене я не звонил ещё ни разу.
— Я сейчас подключусь к камере, проверим.
Пока слушаю гудки в телефоне, нависаю над Катей и утыкаюсь вместе с ней в монитор.
— Ну смотри, после того как Сергей ушёл, никто не приходил и не выходил до теперешнего момента.
— А до?
Она перематывает.
За двадцать минут до того, как он позвонил в домофон, Татьяна Георгиевна с коляской вышла из калитки. И пошла в том же направлении, в котором затем двинулся Серёжа.
13. Макс
Посёлок будто вымер. Какая-то зона отчуждения.
В застывшем воздухе не слышно ни лая собак, ни чириканья птиц.
Только рёв двигателя моей машины, и эхо гудков в телефоне — как вырезанный из оповещения о воздушной тревоге фрагмент.
Я доезжаю до дома не найдя зацепок.
Крон встречает меня у калитки, улыбаясь во всю морду. Рефлекторно глажу его громадную голову на бегу, и под всё тот же вой безответных гудков вбегаю в дом.
Здесь пустота. Детской коляски нет.
Нет ребёнка.
Подползающее чувство беспомощности я скидываю как звонок Даше.
Нужно позвонить Кате. Пусть поищет с помощью своей программы Соболеву.
— Это не быстро, извини, — тревога и сочувствие в Катином голосе неприятным сквозняком по моей голове. — Нужно загрузить данные, а их обработка занимает много времени. С Серёжей было просто, потому что данные уже были в системе, я ведь давно следила за ним.
— Разве ты не следила за Дашей? — зачем-то спрашиваю я.
— Мне обидно, что ты считаешь меня таким подлым человеком. Нет, Макс. Ни за тобой, ни за Дашей я не следила.
— Прости.
— Я понимаю, ты волнуешься. Сейчас займусь.
Снова остаюсь в тишине.
Можно пока пройтись по улице, стучаться в каждую дверь. Спрашивать соседей.
Телефон вибрирует.
Татьяна Георгиевна!
— Да! Где ребёнок?
— Максимилиан Александрович, простите меня, пожалуйста. Я очень виновата.
От этих слов меня пронизывает могильным холодом. Превращает в решето всё тело. И чем слабее становится голос в телефоне, тем сильнее искорёживается под тяжестью предчувствий структура сетки.
— Где ребёнок?
— Я должна была настоять, не подвергать Ваню опасности. Простите.
— Где Ваня?!
— Мужчина и женщина…я их знаю…забрали…
Её речь всё слабее и бессвязнее. Превращается в бульканье кипящей воды, которое стихает, потому что огонь под кастрюлей затушили.
Я сам сбрасываю звонок, чтобы уже позвонить в полицию.
И тут через распахнутую дверь доносится радостное поскуливание Крона.
Кого ещё он может приветствовать так, кроме меня?
Выхожу в парадную.
На пороге стоит Соболева с люлькой в руке.
Я опускаю руку с телефоном и тяжело выдыхаю.
Ваня как ангел с фрески. Маленькие пальчики словно держат невидимые яблоки, руки раскинуты. Длинные тёмные ресницы почти доходят до начала возвышения пухлых щёк. Он спит сладко.
На Даше распахнутый плащ. И тонкое белое платье, в котором я видел её сегодня в лофте. Переливы на нём зарождающимся водоворотом — она глубоко дышит налитой грудью.
Мои «не мои» здесь, живы и здоровы.
— Ты что тут делаешь? — она отступает.
— То же, что и ты. Я здесь живу.
— Сегодня не выходной.
Она оборачивается на лай Крона. Тот настороженно принюхивается к калитке.
— Тебя твой Айлалэ привёз? — шаг к ней, она снова отступает. — Не делай вид, что боишься меня. Ты же видела мою машину у дома, и всё равно зашла.
— Я не знаю, какая у тебя машина. И в принципе ничего знать про тебя не хочу. А зовут его Айдар.
— Мне звонила Татьяна Георгиевна.
— И что?
— Она несла какой-то бред про то, что подвергла Ваню опасности и извинялась.
— Можешь перезвонить ей и сказать, что она уволена.
— Почему я должен её увольнять?
— Потому что она больная пошла гулять с ребёнком и упала в обморок. Хорошо, что соседи были на улице, вызвали скорую и присмотрели за Ваней, пока я не приехала.
— Что с ней?
— Какая разница? Я утром сказала ей, что она может воспользоваться нашей аптечкой и отсыпаться, пока Ваня спит. А эта старая дура попёрлась на улицу.
— Ты знала, что она заболела, и оставила их вдвоём с Ваней?
— Не пытайся повесить на меня чувство вины, Арский. И займись поиском другой няни, помоложе и порасторопнее. И раз ты считаешь, что это так просто — бросить все дела и сидеть с ребёнком, так оставайся с ним сам.
Она опускает люльку у дверного проёма. Создаёт живым ребёнком препятствие между собой и мной. И небрежно бросает:
— А меня ждёт Айдар.
— Ты правда думаешь, что я позволю тебе так сделать?
Соболева хмыкает и уходит.
Промозглый ветер шевелит Ванькины волосы и одеяло, которое укрывает его до самой шеи.
Я осторожно отставляю люльку подальше от двери.
И хотя Даша шла быстро, я успеваю настигнуть её у калитки прежде, чем она приоткроет её.
Моя ладонь упирается рядом с маленькой головой, создавая глухой звук от соприкосновения с железом.
— В дом иди. Ребёнок должен быть в кроватке. А не стоять на полу как брошенный в коробке щенок. Это твой сын, Соболева. Ты обязана о нём заботиться.
— Я ничего не обязана, — цедит сквозь зубы. — Аборт не сделала, и на том спасибо.