Это не было бы проблемой. Даже когда я закрываю глаза на секунду, останавливаясь перед знаком «Стоп», я вижу ее лицо. Она запечатлелась в моем сознании, ее хрупкое тело, аккуратные черты лица. А ниже… огненный центр.
Что сделало ее такой приспособленной и храброй перед лицом угроз и насилия?
Есть что-то. Я не знаю что, но что-то сделало ее такой.
— У тебя есть парень?
Она смотрит на меня мрачным взглядом.
— Да.
Моя кровь кипит, хотя я не знаю, что заставляет меня ревновать к какому-то неопытному бухгалтеру, который ходит в церковь по воскресеньям. Это единственный тип мужчины, с которым я ее вижу.
Ложь.
Я могу видеть ее рядом с собой. Под собой. На мне, с этой ее маленькой, упругой грудью, которая трясется, когда она объезжает меня. Но это только секс, и я давно понял, что нельзя доверять своему телу. Возбуждение. Физиологическая реакция. Кто угодно может тереться об меня, трахать меня и до тех пор, пока они делают это правильно, я буду получать оргазм. Это не значит, что я не хочу убить их.
— Он, должно быть, волнуется? Ты обычно уже дома к этому времени? Готовишь ему ужин?
Она поджимает губы на короткое мгновение.
— Мы не живем вместе. Я живу на территории кампуса.
— А он живет где? Не в кампусе?
— Он… да, он живет за пределами кампуса. Он живет… с родителями.
Сомнение проходит через меня, вместе со значительной дозой облегчения.
Несмотря на это, почему так важно, есть ли у нее парень? То, что какой-то хромой осел ждет дома, не имеет никакого значения. Но груз, свалившийся с моей груди, доказывает, что это все же имеет значение.
— Нет никакого парня, — говорю я.
Она сердито смотрит на меня, доказывая тем самым, что я прав.
— Есть.
Боже, она такая дерьмовая лгунья. Я люблю это. Я хочу смотреть, как она лжет обо всем. Хочу смотреть, как она делает все, что угодно.
— Обрезанный или нет?
Ее рот изумленно открывается. Она закрывает его и затем снова открывает. Ничего не выходит.
— Он… он…
— Он обрезанный.
— Нет! Он на третьем курсе специальности массовые коммуникации. Он президент исторического общества. У него каштановые волосы и… веснушки.
Я фыркаю.
— Я думаю, ты знаешь такого парня, может, ты даже была немного увлечена им. Но ты не встречаешься с ним. И ты, определенно, не трахаешься с ним.
Ее глаза сужаются.
— Не каждый думает о… сам понимаешь.
— Сам понимаешь. Вот как ты называешь секс?
Теперь я уверен, что у нее нет бойфренда. На самом деле… она девственница? Потому что, черт, это довольно невинно. Впервые с ней, волна беспокойства проходит через меня. Что, если она слишком невинна?
Что, если я разрушу ее?
— Будь конкретна, мисс Уинслоу. Как будто ты не думаешь об этом?
Она заливается краской от груди до щек.
— Прекрати делать вид, что ты знаешь, о чем я думаю. Ты ни черта обо мне не знаешь!
Я удивлен резкостью ее слов. Я снова смотрю на нее. Вся разрушенная и возбужденная, и грязная, голова покоится на пассажирском окне, волосы запутались вокруг ее плеч, выбившись из аккуратного пучка. Есть что-то естественное в ней, когда она так выглядит.
«Ты ни черта обо мне не знаешь», так она сказала.
Мои вопросы просто заставляют меня жаждать ее. Это ощущается как физический голод, как жажда, как жгучее желание, так глубоко, что я даже не знаю, как погасить его. Я могу только заставить ее говорить, заставить ее кричать, сделать ей больно, и надеюсь, что этого достаточно.
— Ты хорошая девушка. Спокойная. Благодетельная. Чего тут не знать?
Реверсивная психология. Это неловко и глупо, но когда ее глаза встречаются с моими, я думаю, что, возможно, это не так уж и глупо.
— Безупречная мисс Уинслоу, — дразню я.
— Может быть, ты не единственный убийца в этом грузовике. Как насчет этого?
Я фыркаю.
— Ты забыла один раз покормить свою золотую рыбку?
Эбби смотрит на задние фары впереди идущей машины, погрузившись в свои мысли, губы плотно сжаты.
Я снова смотрю на дорогу. Еще в детском доме я один раз забыл покормить двух моих золотых рыбок, и они умерли. Я плакал и неделями чувствовал себя дерьмово.