— Проклятая бумажная война! — выругался вслух Дернберг.
Раскурив сигарету, он раскрыл лежавшее перед ним дело и прочитал: «Совершенно секретно. Содержание: относительно шпионско-диверсионной операции командования 47-й русской армии 1-го Белорусского фронта. 23 ноября благодаря бдительности капитана медицинской группы в Насельске была обнаружена шпионско-диверсионная группа, состоящая из русских и немцев, — переодетых в форму войск СС. В состав группы входили бывший обер-лейтенант вермахта командир артиллерийской батареи Фриц Хельгерт, а также обер-ефрейтор Шнелингер, военный водитель. Оба вышеупомянутых лица перебежали в декабре 1943 года на сторону русских в районе Житомира. Их розыски продолжаются по сей день…»
В самом низу стояла подпись начальника штаба дивизии и дата: «27 ноября 1944 года».
Фамилия начальника штаба была написана неразборчиво.
Дернберга охватило волнение.
«Случайности порой бывают настолько фантастичны, что просто уму непостижимо: вот уже сколько лет я всё время натыкаюсь на Хельгерта, друга Эберхарда Баума, который отнял у меня мою подружку Клавдию Занден. При этом Хельгерт попался на моём пути совершенно случайно. С его женой Ильзе судьба свела меня в Гамбурге: ночная бомбёжка, вдоволь хорошего коньяку — и я остался у неё. После этого-то Хельгерт и обозлился на меня, как зверь. Он возбудил против меня процесс и проиграл его, но только потому, что у меня оказались хорошие связи. Меня оправдали за отсутствием улик. Вот когда можно рассчитаться с ним сполна!» На лице Курта расплылась широкая, полная злорадства улыбка.
Набрав номер, Дернберг сказал в трубку:
— Мне нужны самые подробные данные об Ильзе Хельгерт, двадцати пяти лет, работала медицинской сестрой в Гамбурге в сорок третьем году; позднее она, кажется, переехала в Берлин. Муж её, обер-лейтенант, служит в вермахте. Установите, пожалуйста, имеет ли этот человек подчинённых первой степени. И если можно, дайте мне эти сведения побыстрее. Затем сообщите всё, что вы узнаете, о неком Шнелингере, до сорок третьего года обер-ефрейторе. Но об этом уже не срочно.
Жители Берлина в шестой раз встречали Новый год в военных условиях. Они больше не дарили друг другу рождественских подарков, не зажигали разноцветных свечек на разукрашенных ёлках. Все они прятались теперь в подвалах и бомбоубежищах. Ночь, проведённая в полной темноте в бомбоубежище, держала всех в сильном нервном напряжении.
— Эскадрильи вражеских самолётов появились над Ганновером-Брауншвейгом, они летят в направлении столицы… — произнёс по радио голос диктора.
Вот и первая бомбёжка Берлина. Воздушная тревога. Потом отбой. И снова тревога. В бомбоубежище полно народу. Детишки спят на руках у матерей, У каждого в ногах рюкзак с самым необходимым. Снова на Берлин… Что может уместиться в таком вот рюкзаке? Разве что продовольственные и промтоварные карточки. Но что на них можно приобрести, когда все магазины и лавки пустым-пустехоньки? В такой рюкзак суют последнее письмо с фронта, плед, в который можно завернуть ребёнка, чтобы он не замёрз в убежище во время бомбёжки, последние драгоценности.
Люди то и дело снуют по лестнице: вниз, вверх. Уговаривают детишек спать спокойно, а спустя каких-нибудь полчаса снова сломя голову несутся в убежище, услышав завывание сирен.
Хочется хоть раз спокойно выспаться в постели. И чтобы никто не мешал, никто не будил…
Скупое зимнее солнце освещает городские руины, столбушки дымоходов, обломки кирпичных стен. То тут, то там стопы раненых…
— Эскадрильи американской и английской авиации совершают свои варварские налёты под прикрытием сплошной облачности… — снова доносится голос диктора.
— Мамочка, а что, разве ночью на улицах должно быть темно? — спрашивает какой-то малыш свою мать.
Только сейчас жители столицы начали понимать, какую беду принесла им фашистская свастика. Но конец уже близок. А западные союзники русских всё бомбят и бомбят кварталы, где проживает мирное население.
— Ваше имя и фамилия?
— Ильзе Хельгерт, — машинально ответила женщина, пытаясь понять, почему её вызвали в управление имперской безопасности и допрашивают. Странно и совсем непонятно.
Дернберг почувствовал запах каштановых волос Ильзе. Лицо строгое, намного строже, чем тогда, в Гамбурге. Разве что очень бледное. Зубы у неё красивые. Фигурка стройная, спортивная. Именно такой Дернберг её и запомнил. По документам ей сейчас двадцать пять лет.
«Она меня, конечно, узнала, — подумал Дернберг. — Трудно представить, что мы с ней были… однако вспоминать об этом очень приятно».