Вот тогда-то Юдин и впрямь почувствовал, что происходит что-то не то. Поезд подпрыгивал, грозя развалиться на любом стыке. За окном была холодная ночь, и из этой ночи, из темноты, один за другим стали появляться разные лица. Появился начальник. Он сидел, покачивая лысой головой, и говорил: «Идите, идите… Идите». Потом показался Зубов, он шевелил губами, а затем погрозил пальцем и отвернулся. И Женя Шатько, бурмастер, и Тоня… Он открыл глаза и потер лицо рукою.
— Спите, спите, — добродушно сказала проводница. — Спите, еще час ходу.
Но он не мог спать, мешала тянущая боль внутри. Он оглянулся — через проход от него спал моряк, широко раскрыв рот. «Почему это я здесь? А, я еду домой. Да, да». Но одиночество, неудовлетворенность все теснились в груди, даже мешая дышать. «Да что же это такое?» — подумал Юдин. Но легче не стало. Он вспомнил тогда, как они три часа назад толкали, по колено в грязи, машину, как хрипели, не вытирая холодных черных брызг с лица, как толкали из последних сил. Вспомнил — и стало легче. Работать — вот что надо. Все время работать. Делаешь дело — и все становится на место. Или когда кругом свои. А один — вот сидишь, будто ты с перебитыми ногами — и телу плохо, и душе противно. Как сейчас.
«Что-то сейчас делает Зубов? А, да конечно, он спит. А я здесь… а он… там…»
Все-таки Юдина сморил сон.
В десять часов утра, растирая небритое, опухшее за ночь лицо ладонью, он подошел к билетным кассам. Кокетливая девушка равнодушно посмотрела на него. Голос ее был сух и официален.
— Вам что?
— На Ленинград билеты есть?
— В общем?
Юдин нехотя улыбнулся.
— Нет, в мягком.
— Вы тут шуток не шутите.
Юдин достал три десятки — хватит? Девушка недоверчиво смотрела в свое окошко.
— Вагон номер семь, — сказала она несколько мягче. — Вагон семь, место одиннадцать. Это в середине.
— Спасибо. — Юдин протянул ей шоколадку, купленную только что в буфете. — Разрешите вас угостить.
Ресницы у девушки дрогнули.
— Вы геолог? — догадалась она.
— Да, — сказал Юдин. — Геолог. (Дорожник или геолог — не все ли равно?)
Девушка улыбнулась. Юдин задумчиво разглядывал билет.
— А нельзя узнать, — спросил он словно в раздумье, — какой прогноз погоды на ближайшие три дня?
Девушка сняла трубку.
— Коля, — сказала она. — Коля, да, это я. Дай прогноз на ближайшие дни.
Трубка что-то прохрипела.
— Туман, — сказала девушка. — Густой туман.
— Нелетная погода, да?
— Какое уж тут…
…Поезд тронется, сначала тихо и словно колеблясь, а потом все быстрей и быстрей, пристукивая колесами, задыхаясь на бегу и распарывая грудью стену дождя и тумана. Все быстрей, быстрей, быстрей — до тех пор, пока мелькающие за окном картины не сольются в одну темно-серую полосу. И так час за часом, пока, тяжело переводя дыхание, за тысячу километров поезд не станет — там, дома. И будет праздник — везде — здесь, и там, и в Матигорах…
Юдин открыл глаза и снова посмотрел на билет. Билет был розовый, хрустящий, гладкий. «Поезд прибывает на конечную станцию…»
И он приедет домой…
Юдин разгладил билет и бережно спрятал его во внутренний карман. Он-то знал уже, что канат натянут до предела. И знал, что он сейчас сделает.
Но девушка, что сидела в окошке, не знала этого. Она смотрела на Юдина и улыбалась. И он подумал, что она так никогда ничего и не поймет.
— Понимаете, — сказал Юдин виноватым голосом и протянул в окошко рубль. — Произошла маленькая ошибка. Дайте мне, пожалуйста, один билет до Арбума.
ПОКА НЕ ПРИШЕЛ ПАРОХОД
Напрягая зрение, Зубов смотрел в ту сторону, откуда только что донеслась ругань и шум падения. «Тьфу ты, черт, с теменью этой!» — подумал он. Сложил рупором ладони и крикнул:
— Са-ша-а!.. Где ты-ы?
Прислушался… «А-а-а… ы-ы», — пронеслось и затихло вдалеке.
Все кругом тонуло в глубоких темно-лиловых потеках. Только вверху над обрывом, в уколах огней, угадывалась деревня.
Время от времени прорывался свет звезды, но ненадолго. Даже собаки молчали в этот поздний час. И только река где-то там, внизу, глухо ворочалась и ворчала.
Зубов закрыл глаза и прислушался… Открыл глаза, снова закрыл — все та же темень. И вдруг почувствовал, что устал, страшно устал. Единственное, чего бы он хотел сейчас, — это лечь где-нибудь, все равно где, вытянуть ноги и заснуть. Он вспомнил домик дорожного мастера, откуда они ушли полчаса назад, и самого мастера, молчаливого и худого, и его еще молодую, но уже постаревшую жену, и шестерых белоголовых погодков мальчишек, теснившихся вокруг сколоченного из грубо оструганных досок стола. Дорожному мастеру было всего тридцать два года. «Тут ночи долгие, — всерьез пояснял потом Саша. — Это только в прошлом году электричество провели. А в долгие ночи — что делать?»