— Вот, — сказала она и протянула несколько бумажек.
— Четыре да пять — девять, — сказал он. — А нужно десять.
— Нету десять, — сказала девушка, не поднимая глаз. — Девять рублей — все что есть. А больше нету. Мы из техникума едем.
Чиж хмыкнул:
— А мне-то что? Гоните еще рупь.
Вторая девушка сказала почти шепотом:
— Рубля нет.
Чиж, похоже, опешил.
— Нет? Никола! — крикнул он. Шофер снова встал на колесо.
— В чем дело?
— Вот, — сказал Чиж и показал пальцем: — Вот они хотят рупь зажилить. — В голосе его звучало искреннее возмущение. — Нет, говорят…
Легкая тень набежала на шоферское лицо. Он слегка поднял брови и спросил недоуменно:
— Как же так?
Девушка, стоявшая ближе к борту, хотела было что-то сказать, но только закрыла лицо платком и молча села.
— Ну? — спросил шофер почти кротко. — Будем платить?
Девушка молчала.
— Значит, не будем? — И вдруг, ухватив ее за платье, дернул с холодной усмешкой: — Выходи! — Потом, еле сдерживая закипающую ярость, повторил уже без усмешки: — Выходи. Я тебе покажу, как на дармовщинку кататься. Ну? — И он снова дернул. Девушка ухватилась за подругу.
— Эй, приятель, — сказал Зубов. — Послушай! — Он полез в карман. — Я доплачу.
Но шофер и глазом не повел. Зубову видно было, как каменели его скулы.
— Выходи, с-су-ка! — крикнул вдруг с каким-то бешеным всхлипом шофер, и в голосе его было столько ненависти, что Зубову стало даже страшно. У него часто забилось сердце, а ноги стали ватными.
— Оставь ее, — сказал он внезапно охрипшим голосом.
Девушка тихо всхлипывала.
— Ах ты… — сказал шофер и стал накручивать подол платья на руку.
— Отпусти, гад! — крикнул Зубов, чувствуя, как горячие волны захлестывают его.
Шофер повернулся к Зубову.
— А ты… Ты, мать твою…
Вот когда Зубов ударил. Что было сил ударил ногой по красной волосатой руке и спрыгнул на землю. В тот же момент огромный кулак опустился ему на лицо. Как всплеск, метнулся женский крик. Еще какое-то мгновение Зубов словно издалека видел перекошенное лицо… Он успел даже подумать с досадой: «Ах, как неудачно… А ведь было все так хорошо». И упал в горькую придорожную пыль.
Шофер было бросился вперед, но что-то помешало ему сделать это. Некая сила сначала удерживала его на месте, потом начала медленно поворачивать. Шофер не хотел поворачиваться. Он хотел туда, где, нелепо раскинув ноги, лежал Зубов. Тогда он почувствовал боль: что-то держало его руку и давило ее. Все сильнее и сильнее. Огромное тело шофера медленно повернулось вокруг оси, и две пары глаз встретились.
— Пусти… — в голосе шофера было бешенство, были злоба и боль.
Некоторое время широкоплечий человек в черном потертом костюме смотрел на шофера, удивление и гадливость были в его глазах.
— Ну и сволочь же ты, — сказал он.
Шофер тряс рукой, она у него словно под катком побывала.
— И еще, — медленно, как бы говоря сам с собой, произнес широкоплечий, — деньги, что ты собрал, отдай. Туда! — И он кивнул на кузов.
У шофера от шеи отливала кровь. Некоторое время он еще колебался, затем спросил:
— А ты… ты кто такой? В голосе его был вызов.
Человек в черном спокойно ответил:
— А ты посмотри…
Он сказал это медленно, глядя на шофера в упор. Тот опешил, отвернулся, плюнул, беззвучно зашевелил губами и полез в карман. Достав оттуда кучу скомканных бумажек, бросил их в кузов..
Человек подошел к Зубову. Тот уже поднялся и стоял, держа платок у носа, из которого сочилась кровь. В ушах у него звенело.
— Больно?
Зубов помотал головой. Некоторое время они стояли так, молча. Потом человек повернулся, забрался в кузов, помог забраться Зубову и снова уселся в своем углу.
Машина, рванувшись и злобно взревев, несется по степи.
Темнеет.
Куча разноцветных бумажек лежит на полу, затем ветер отрывает их одну от другой, разнося по кузову. Желтые, зеленые, синие бумажки. Две из них оказываются возле старухи, и она ловит их.
У Зубова боль еще не прошла, но кровь из носа больше не идет.
Часы показывают шесть, и горы уже совсем близко.
ВЫ УЕДЕТЕ ЗАВТРА УТРОМ
Было двенадцать часов дня. Солнечный диск казался навсегда прибитым к безоблачному небу. От жары не было спасения. Ни деревца, ни кустика, — степь. Только степь, замершая от горизонта до горизонта.
Ровно в двенадцать Юдин швырнул мастерок в корыто с цементным раствором и, глотнув клейкую слюну, прохрипел: «К черту!.. Перерыв».