– Привет, – отозвалась пятидесятилетняя девушка.
– Сигареты я у тебя прошлый раз брал, помнишь?
– Какие?
– Редкие. «Золотой колос» называются.
– «Золотое руно»?
– «Колос».
– Не помню.
– Да вон они у тебя, наверху, – показал Гоша пальцем.
Продавщица посмотрела.
– Не вижу.
– Да вон, вон, ты так не достанешь, на табуретку встань.
Продавщица послушно встала на табуретку осматривала стеллаж на задней стене, забитый разнообразными сигаретными блоками.
– Как ты говоришь? «Золотой колос»?
Продавщица обернулась, но не увидела покупателя.
И коробки с деньгами не увидела.
Охнув, вскрикнув, она спрыгнула с табуретки, выбежала из ларька и закричала:
– Вор! Вор!
Татьяна растерянно шла по рынку, толкая тележку и озираясь.
Гоши не было, да и где его теперь увидеть: ловили вора. Крики, шум, люди мечутся. Тетка в цветастом халате, красная, зареванная, кричит:
– Такой лохматый, в желтой футболке! Всю дневную выручку… Паразит…
Татьяна аж похолодела.
Гоша ведь опять успел обрасти. И был в желтой футболке.
Вернувшись домой, она стала ждать.
И дождалась: вечером появился Харченко. С двумя милиционерами.
– Привет, – сказал он.
– Добрый вечер.
– Где сожитель?
– Какой он сожитель?
– А кто?
– Никто.
– Хорошо. Где этот никто?
– Не знаю. С утра не видела.
– А утром видела?
– Сам знаешь, видела. Доложили уж, наверно.
– То есть понимаешь, зачем я пришел?
– Ну, понимаю. Исчез он. Опозорил меня на всю жизнь, – сказала Татьяна.
– Может быть. Но, Таня, извини: служба есть служба. Обыск придется устроить.
– Какой еще обыск? Ты бы постеснялся при детях! – указала Таня на головы Толика и Кости, высунувшиеся из своей комнатки.
Головы скрылись.
Костя сказал:
– Убью гада!
Он имел в виду не милиционера, а Гошу.
А Харченко продолжал:
– Пойми правильно: он украл деньги. Он живет в твоем доме. Что я должен делать?
– Не знаю! Он что, дурак, в этот же дом деньги тащить? Говорю тебе: исчез!
– Может быть. Но обыск придется произвести.
Татьяна представила, что Харченко найдет припрятанные доллары… Ей сделалось нехорошо. Но она крепилась.
– Минутку, – сказала она. – А санкция у тебя есть?
– Есть, – уверенно ответил Харченко, зная, что населению обычно достаточно одного лишь слова, бумагу показать оно редко требует.
Но Татьяна потребовала:
– Покажи!
Харченко разозлился:
– Ты так? Учти, Татьяна, ведь я сейчас обыск сделаю нормально, тихо, если найду, тебе ничего не будет за содействие. А хочешь санкцию – будет тебе завтра санкция. Но при понятых, при свидетелях, и тебе срок впаяют за содействие. Так что соглашайся по-хорошему.
– Если это называется по-хорошему… – тянула время Татьяна.
И тут в дом вбежал Лупеткин.
– Деньги нашли!
– Где?
– А кто-то прямо на рынок подбросил! Курылёв позвонил, караулит, нас ждет.
– Надо же, доложил, не взял! – одобрил поведение неведомого Курылёва лейтенант.
– А как возьмешь, там людей полно: торговцы до ночи бродят, ищут деньги. Я еще смеялся – на что надеются? Оказалось – есть на что!
Харченко, не задавая больше вопросов, направился к двери.
– А извиниться? – негромко спросила Татьяна.
Харченко обернулся. Извиняться ему не хотелось.
Но Татьяна очень уж ему нравилась.
– Извини, – сказал он. – Сама понимаешь: служба.
– Понимаю…
Милиция убыла.
Из-за окна послышался тихий шепот:
– Таня!
Татьяна выглянула.
Гоша скрючился под окном:
– Уехали?
– Вроде…
– Пить хочется. И поел бы чего-нибудь…
– Ну и сволочь же ты, Гоша! Исчезни, чтобы я тебя никогда больше…
– Погоди, все объясню!
И Гоша объяснил, сидя в сарае, куда Татьяна принесла ему поесть и попить:
– Сам не знаю, что со мной было. Будто кто-то в голове сидит и шепчет: возьми деньги, возьми деньги! Я ему говорю: да иди ты, а он…
– Кто?
– Не знаю! Ну, и схватил… Слушай! – Гоша вдруг перестал есть. – А может, меня зомбировали? Может, меня кто-то памяти лишил и настроил на то, чтобы я деньги украл? Но нелогично! – опроверг сам себя Гоша. – Украл – должен кому-то принести, так? А я обратно подбросил. Полдня за городом в лесу прятался. А потом сел и думаю: что же я делаю, идиот? Меня же видели. Меня же возьмут в первом населенном пункте!… Ну, и подбросил. Подкрался, там мент, люди… Так положил, чтобы свидетели были, что деньги нашлись…
Свидетели, милиционеры и потерпевшая, то есть продавщица, которая все плакала, но теперь от радости, считали деньги и составляли протокол.
– Столько было? – строго спросил Харченко после подсчета.
– Столько! До копейки! Я каждую продажу записываю! – ответила продавщица.
Харченко переглянулся с верным помощником Лупеткиным. Тот его понял: если бы недостача, можно было бы вернуться, продолжить разговор с Татьяной и организовать, как намечалось, обыск. А теперь, получается, нет повода. Даже если ее сожитель украл – докажи теперь. И, главное дело, вернул ведь. Это раньше считалось, что «не пойман – не вор», в новые времена проще и либеральнее: «вернул – не вор».
Милиционеров посильно отблагодарили за беспокойство, преследовать Гошу лейтенант Харченко не стал.
А Татьяна сказала с горечью Гоше в тот вечер, когда поила и кормила его, раскаявшегося:
– Никто тебя не зомбировал, а был ты, я вижу, в прошлой жизни ворюга последний! И деньги я твои поганые – сожгу!
– Какие деньги?
– Неважно. Слушай меня внимательно: либо ты остаешься и нормально живешь и работаешь, либо – прощай навсегда.
– Куда я денусь? – понурился Гоша. – Ты не бойся, если я и был вором, теперь я им быть не хочу.
– Ну, посмотрим. Буду тогда из тебя человека делать.
И Татьяна начала делать из Гоши человека. Приучила опять к тепличному хозяйству. Гоша сперва портачил, но потом научился и выполнял работу даже с удовольствием. Опять увлекся цветами.
С детьми уже не играл, но, уступая настойчивым просьбам товарищей Толика и Кости, намастерился снова выстругивать деревянные ружья и автоматы. И даже устанавливал на них стреляющие устройства, но безобидные: от дула идет резинка, натягивается, в нее вкладывается вишневая косточка, зажимается прищепкой – выстрел. Убойная сила меньше, чем у рогатки, а удовольствие то же.
В общем, понемногу все наладилось.
Харченко наведался пару раз и не нашел повода придраться.
Кумилкин как-то, проходя мимо дома, показал бутылку водки, купленную на пенсионные деньги дяди, и позвал с собой. Гоша отказался.
– Что, запретили тебе? – посочувствовал Кумилкин. – А я думал, ты нормальным мужиком стал. Серьезным.
На крыльцо вышла Татьяна и закричала:
– А ну, иди отсюда, Чумилкин! – Она знала от соседей, что так дразнили Юрия в детстве.
– Не обзывайся! – обиделся Кумилкин.
– Ты это, в самом деле… Иди, – посоветовал Гоша, приподняв лопату, чтобы счистить с нее налипшую грязь.
Кумилкин понял этот жест превратно и убрался с глаз долой.
А деньги Татьяна не сожгла. Она не врала, она хотела это сделать и даже залезла в тайник и достала их, но – не поднялась рука. Ведь они не всегда же были воровскими деньгами. Пусть даже не у человека украли, а, например, в банке. Но в банк кто их положил? Люди. А они их где взяли? Ну, допустим, тоже украли. А у кого? То есть, как ни крути, изначально каждый рубль, каждый доллар, каждая копейка – кем-то все-таки когда-то заработаны! Как же теперь сжечь чей-то труд?
И она засунула деньги обратно.
Однажды Гоша, купив пару бутылок дешевого пива, забрел на трибуны центрального чиховского стадиона, известного приюта одиноких пьяниц. Пьяницей, правда, он себя не чувствовал, от собутыльничества с Кумилкиным по-прежнему отказывался, но все-таки выпить иногда очень потягивало, а Татьяна относилась к этому строго, вот он и приспособился. Выпьет на сэкономленные разными способами мелкие деньги, посидит в укромном месте, подождет, когда нахлынет, а потом улетучится хмель, и вернется домой.