- Santo diavolone! Что придумали! Да разве генерал усидит на Капрере, если он узнает, что где-то его народ бедствует, что бурбонские шпионы и жандармы выслеживают и пытают патриотов, что народу уже и дышать невозможно! А где хуже всего живется народу? - со страстью спросил Лоренцо и сам тотчас же ответил: - Хуже всего ему живется на моей родине - в Сицилии, вот где! Народ там дошел до крайности. Верные люди дали знать генералу, что достаточно одного его знака, чтобы поднялась вся Сицилия...
- Ага, значит, поход в Сицилию? Правильно я тебя понял, друг Лоренцо?
Лев спрашивал небрежно, даже чуточку насмешливо, но Александр, уже начавший разбираться в настроениях своего нового друга и попутчика, видел, что и Мечников всерьез заинтересован рассказом гарибальдийца.
- Так, синьор, так, - закивал Лоренцо.
- Но когда, когда же это будет? Quando? Quando? - не вытерпел Александр.
Лоренцо понимающе глянул на юношу. Его выпуклые глаза, казалось, заблестели еще ярче.
- Скоро, очень скоро. Как только соберем оружие и людей, как только генерал скажет: "Вперед! Avanti!" Люди готовы. Осталось только раздобыть еще оружия и немного денег, и тогда генерал тотчас же подаст знак. - Он повернулся к Мечникову. - Avanti, синьор Леоне, avanti!
- Не понимаю, Лоренцо, что ты хочешь этим сказать, - со смехом отвечал Лев.
- А вот и понимаете, отлично понимаете! - с жаром подхватил Лоренцо. - Мы с вами славно сражались с австрийцами под Комо, и я своими глазами видел, как вы не жалели себя и бросались в самое пекло. Вы говорили мне тогда, что ваша Россия очень далеко, что там у вас всюду снег и лед, но что русские - люди с горячей кровью и, как итальянцы, тоже хотят свободы. И вы сражались за нашу страну, как будто вы настоящий итальянец. Но, может быть, вы изменились с тех пор, синьор Леоне?
- Нет, я не изменился, Лоренцо, - улыбаясь, отозвался Мечников.
- А если так, синьор Леоне, если вы и вправду остались таким, как были, то сейчас, когда в Сицилии будет решаться судьба всей Италии, всего нашего народа, вы не сможете вот так смотреть на это издали или сидеть и рисовать свои картинки! Вы пойдете с нами, синьор Леоне, со мной, с генералом, со всеми вашими прежними товарищами. И мы вместе навсегда прогоним проклятых бурбонцев! - И Лоренцо так пристукнул кулаком по столу, что подскочила оплетенная соломой бутыль.
- Ого, вот это оратор! - воскликнул, хохоча, Мечников. - Ай да Гарибальди - знал, кого послать за волонтерами! Клянусь, Александр, час назад я думал только о косах да о лопатах для нашей коммуны, а этот Пучеглаз так меня разбередил, что впору завтра же взять ружье в руки и идти под знамена Галубардо... Ба-ба-ба, что я вижу! - Мечников близко нагнулся к лицу Александра. - Щеки горят, глаза мечут молнии, дыхание прерывистое. Я же был медиком, эскулапом, вот мы тотчас и определим ваше заболевание. Ну-ка, ну-ка, дайте ваш пульс, дорогой пациент! - Лев, дурачась, охватил пальцами запястье Александра. - Так и есть! "Febris Belli", иначе говоря - лихорадка войны. А в переводе это означает, что Есипову-младшему до страсти захотелось попасть к гарибальдийцам!
- А вы сами, Лев, вспомните, что вы сами только что говорили, пытался защититься Александр. - И потом, если вдуматься хорошенько, наша коммуна - это отличное, благородное дело для пользы народной, но и сражаться за свободу Италии - это тоже дело для народа и, конечно, конечно же, это большая честь для каждого. А для меня и для вас, Лев...
Александр окончательно смешался и замолчал, но на лице у него была написана такая решимость, что Мечников понял: никакие уговоры уже не подействуют на товарища. Впрочем, Лев и не мог бы отговаривать Александра: он и сам ощущал нетерпеливое желание снова присоединиться к гарибальдийским войскам. Но он был старше и хотел еще раз, зрело все обдумать. К тому же он отвечал за судьбу молодого Есипова. Поэтому он сказал:
- Прошу вас, Александр, не принимать пока никаких решений. Мы вместе, не сгоряча все это обсудим.
Потом повернулся к Лоренцо, который лукаво, с понимающим выражением, следил за всем разговором.
- Ты не напрасно явился сюда, в папскую область, Пучеглаз. Во всяком случае, одного волонтера тебе здесь, кажется, удалось завербовать.
- Двух, - хладнокровно отвечал Лоренцо и поднял выразительным жестом два пальца правой руки. - Двух, считая вас, синьор Леоне.
- Трех, - раздался вдруг трепещущий голос.
Все с удивлением оглянулись. Лука, весь пунцовый, испуганный своей смелостью, тянул Лоренцо за рукав.
- Синьор, синьор, скажите, берет генерал мальчиков? Я тоже хочу к вам в отряд. Я ничего не боюсь, синьор, я взбираюсь на самые крутые скалы, я умею стрелять, умею лазить по деревьям. Вот, поглядите!
И прежде чем могли его остановить, Лука выбежал из траттории, подскочил к высокой пинии, росшей посреди деревенской улицы, и, по-обезьяньи перебираясь с ветки на ветку, вмиг добрался до вершины.
Монахи, совсем было заснувшие за столом, подняли головы.
- Я уже здесь, синьоры. Я вижу отсюда Рим! - раздался слегка запыхавшийся голос Луки. - Я могу быть разведчиком, синьоры.
- Ладно, ладно, слезай оттуда, да смотри не сверни себе шею, а то твой отец зарежет меня! - закричал Лоренцо и гордо посмотрел на русских: Видите, какие у нас, в Италии, растут дети!
Лука уже входил в тратторию.
- Как вы думаете, синьор, подойду я генералу? - снова с волнением обратился он к Пучеглазу.
- Гм!.. генерал зовет к себе патриотов, - пробормотал Лоренцо, не зная, что ответить мальчугану.
- Так я же патриот! Я всегда был патриотом! - закричал, чуть не плача, Лука. - Вот спросите хоть дядю Пьетро, как я провел недавно одного папского жандарма. Он спрашивал дорогу на Фраскати, а я послал его совсем в другую сторону.
- Ух, мальчишка, втянешь ты нас всех когда-нибудь в беду! - проворчал дядя Пьетро, опасливо поглядывая на монахов. - Если этот синьор жандарм когда-нибудь сюда вернется, он тебя славно взгреет!
- Пускай, я не боюсь! - тряхнул кудрями Лука.
Лоренцо сделал самую серьезную физиономию.
- Ого, раз ты такой патриот, может, ты нам и подойдешь, - сказал он. - Возможно, появится место барабанщика или вот эти синьоры, - он кивнул на обоих русских, - согласятся взять тебя в денщики. Словом, если ты меня хорошенько попросишь...
- О, синьор! - только и смог вымолвить потрясенный таким счастьем Лука.
11. ПАЛАЦЦО МАРЕСКОТТИ
Художники, которые приезжают из всех стран мира в Вечный Город, делятся на две категории. Одни - помоложе и победнее - непременно хотят жить в гуще народа, изучать его, искать среди народа подходящую натуру. Эти снимают конурку в кварталах бедноты, там, где с утра до ночи стоит неумолчный шум, где в узких, темных уличках кишмя кишит бедный римский люд, живой, насмешливый и неунывающий. Из окон в окна переговариваются соседи, над головами висит белье, визжат дети, ссорятся супруги, сапожник и столяр стучат молотками, медник колотит в медный лист. Из бесчисленных жаровен, вынесенных на улицу, идет чад и бьют в нос прохожему запахи лука и оливкового масла, рыбы и чеснока, и перца в томате, и еще тысячи запахов острой итальянской кухни. Полуголые ребятишки то и дело попадаются под ноги, их братья и сестры постарше, оборванные, но независимые и полные чувства собственного достоинства, то бегают по мелким поручениям, то часами зевают на что-то, в то время как старшее поколение зевак отправляется на берег Тибра, плюет с моста Святого Ангела в рыжую воду и созерцает собственные плевки.
Художники постарше, обладающие уже именем и положением, избегают жить в таком шуме и тесноте. Эти выбирают тихие кварталы старого Рима, вроде Виа делла Пинья. Там на узкие улички выходят окна старинных дворцов, то и дело попадается маленькая пустынная площадь с фонтаном или цветником, церковь с колоколенкой, обширный и тоже пустой двор. На уличке то глубокий, колодезный сумрак, то слепящее солнце, обомшелые, позеленевшие от времени и сырости стены, садик с изгородью из буксуса и лимонных деревьев и великий покой и тишина.