Александр вспыхнул и с вызовом посмотрел на друга.
- Александра Николаевна - необычная женщина. К ней ваши мерки не подходят!
- Возможно. - Мечникову не хотелось обижать Александра. - Послушайте, дружище, а вы вправду уверены, что у начальника тюрьмы видели именно Датто? Смотрите не взведите напраслину на невинного.
- К сожалению, не могу сказать наверное, - со вздохом признался Александр. - Там было очень темно, видны были только брови да нос. Но мне показалось, что этот человек подал коменданту левую руку.
- В тот момент вы были напряжены, вам всюду чудились, наверное, враги и шпионы, - сказал Мечников. - Доказательство ваше шаткое. Однако, - он помедлил, - однако и мне этот человек не очень-то нравится.
24. ГАЛУБАРДО
По садовой ограде кто-то по-мальчишески забарабанил палкой. Захрустел гравий.
- Кажется, профессор? - встрепенулся Александр.
В самом деле, от калитки по садовой дорожке к ним приближался профессор Претори.
Сухощавый, по-молодому стройный, он неторопливо шагал, опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости. В юности профессор недолгое время служил в кавалерии, и это до сих пор сказывалось в постановке его головы и плеч, в подтянутости и щеголеватости всего его облика. Белые, отливающие металлом волосы пышной волной лежали над высоким лбом. Лицо было узкое, нервное, с двумя глубокими усталыми морщинами, идущими от крупного носа к женственно доброму рту. Сквозь стекла очков блестели темные пламенные, как у дочери, глаза.
- Ага, мои молодые друзья уже здесь! - воскликнул он, увидев обоих русских. - Это очень кстати: кажется, сегодня я наконец смогу выполнить то, что обещал вам.
- Что, профессор?
- Представить вас генералу. Он обещался нынче заехать ко мне. Боже праведный, какая сила и энергия у этого человека! - с восторгом сказал Претори. - Двадцать часов в сутки на ногах, во все входит сам: набирает людей, оружие, снаряжает корабли, пишет воззвания, заботится о продовольствии, разрабатывает весь план наступления.
- Сказал он вам, когда думает отправляться? - нетерпеливо осведомился Мечников.
- Как только прибудет еще отряд бывших альпийских стрелков. Кажется, это будет очень скоро. Видели бы вы, что сейчас делается в гавани! Настоящий бивуак! Эх, был бы я на пятнадцать лет моложе, тотчас взял бы в руки ружье и пошел за Гарибальди! - Претори повертел в руках свою трость, стукнул ею по земле. - А теперь вот ноги немощные мешают. Фу, какая это гадость - быть стариком!
Александр и Мечников с улыбкой взглянули на него.
- Да вы куда моложе всех нас, профессор, - сказал Мечников. - Мы с Александром просто завидуем вашему энтузиазму, вашей приподнятости над обыденным. Синьорина Лючия говорила нам...
- Кстати, где Лючия? - перебил его Претори. - В саду? Ага, и Датто здесь? Сейчас я их обрадую. - И он принялся звать: - Энрико! Лючия! Идите скорее сюда! Нынче у нас дорогой гость! Надо приготовить для него что-нибудь прохладительное!
Из глубины сада прибежала запыхавшаяся Лючия с неизменным Датто.
- Отчего же вы, отец, не предупредили меня, что приедет генерал? бурно набросилась она на Претори. - Чем же теперь прикажете его угощать? У меня в доме нет ничего особенно хорошего.
- Генералу и не нужно ничего особенного, - вмешался Датто. - Вы же знаете, это сама скромность. Он и нас, своих соратников, учит...
- Ну, вас-то, Энрико, он так и не выучил скромности, - бросила ему Лючия и поспешно скрылась в доме - готовиться к приему гостя.
Датто передернулся: он принимал очень близко к сердцу резкие выходки Лючии.
- Синьорина всегда шутит, - пробормотал он, пытаясь усмехнуться.
- Э, не обращайте на нее внимания, милый Датто, - махнул рукой профессор. - Лючия - настоящий мальчишка по манерам. Иногда я думаю, что у меня не дочь, а сын растет. Но сердце у нее добрейшее. - Он не договорил и стал прислушиваться.
Со стороны моря, точно прибой, донесся какой-то глухой гул, крики. Гул этот все нарастал, приближался, уже было ясно, что кричит целая толпа, вот уж можно различить, что кричат: "Вива Италия!", "Вива Галубардо!"
- Он! - Александр кинулся к калитке. - Едет сюда!
Из-за угла улицы почти тотчас вылетела коляска, запряженная парой круглых лохматых лошадок. Правил ими рослый, красивый негр с непокрытой головой. Это был Агюйяр, соратник и товарищ Гарибальди еще по сражениям в Америке. В коляске ехал человек в широком белом плаще и круглой венгерской шапочке. Шапочку эту он надвинул на самый лоб и сидел ссутулясь, как будто старался стать меньше ростом или вовсе спрятаться: Гарибальди терпеть не мог никаких оваций, и то, что сейчас за ним бежала восторженная пестрая и кричащая толпа; что вверх подкидывались шляпы и платки, ужасно его стесняло. Едва коляска остановилась у калитки, Гарибальди поспешно выпрыгнул и бросился в сад. За ним последовала, смешно переваливаясь, приземистая криволапая такса: одна из ее лап была прострелена еще в сражении при Сан-Антонио, когда она со своим хозяином была в Америке.
- Бежим, Герелло, бежим, дружище, покуда нас не окружили! - повторял Гарибальди, но собака и без того не отставала от хозяина.
Профессор Претори горячо обнял своего гостя.
- Еле прорвался к тебе, Чезаре, - пожаловался Гарибальди. - Стоило мне показаться на улице, тотчас же собралась толпа народа.
- И, наверное, как всегда, устраивали овации, хотели выпрячь лошадей и сами везти генерала, хотели на память разорвать на кусочки его плащ, вмешался Датто, явно желая польстить Гарибальди.
Тот мельком глянул на него и повернулся к улице.
- Бедный Агюйяр остался им в добычу.
В самом деле, за неимением самого героя толпа за оградой атаковала негра. Он сидел на своих козлах, окруженный, точно морским приливом, густой массой народа. Его теребили, о чем-то расспрашивали, что-то кричали - Агюйяр был невозмутим.
Александр жадно разглядывал Гарибальди. Раньше, когда ему случалось думать об итальянском герое, он воображал его высоким и плотным, черноволосым и длиннобородым - каким-то романтическим итальянским разбойником, который, по слухам, одинаково умело поет под гитару романсы своего сочинения и расправляется с неприятелем.
Сейчас он видел перед собой крепко сбитого, очень широкого в плечах человека со спокойными, непринужденными манерами и удивительно красивым правильным лицом, обрамленным шелковистой бородой и длинными волосами золотистого отлива. Серо-синие грозно-ласковые глаза его смотрели на людей так, как будто сразу схватывали все их внутреннее существо. Никакой порывистости, нервозности, эффектных жестов: Гарибальди был предельно прост и естествен во всем, что делал и говорил.
"Как права "Ангел-Воитель", - думал Александр, не сводя глаз с генерала. - Недаром она говорила, что у Гарибальди артистическая натура, что он во всем любит красоту: в костюме, в манерах, в обращении с людьми. Как хорошо он движется, какая в нем грация! И он никого не копирует, он неповторим. А поступки его, а вся его жизнь - да это целая поэма, и поэма не просто прекрасная, а именно художественно прекрасная!"
Александру вспомнился девиз Гарибальди: "Alte impese non temo e l'imili non spezzo" ("Великих подвигов не пугаюсь, но и скромными не брезгую").
"И как просто, почти бедно одет! - продолжал разглядывать Александр. - Под плащом - выгоревшая, полинялая красная рубаха, серые штаны раструбами книзу, а сапоги! Батюшки, какие же старые-старые, кажется, даже рваные сапоги!"
Но тут его наблюдения прервал профессор Претори. Он ласково взял за руки его и Льва Мечникова и подвел обоих к Гарибальди:
- Вот, генерал, те русские юноши, о которых я тебе говорил. Они мечтают сражаться за свободу Италии под твоим руководством. Возьми их с собой в Сицилию.
Гарибальди неторопливо, очень внимательно оглядел юношей, потом подал каждому широкую сильную руку.
- Великие идеи привлекают лучших людей всех наций, - сказал он своим низким голосом. - Со мной рядом сражаются бойцы из Венгрии, Франции, Англии, даже из Африки. И вот теперь я вижу русских. Я знаю, ваш нынешний монарх хочет прославить свое царствование освобождением рабов. Такой ореол славы, конечно, лучше всяких побед. Мы все надеемся, что ему удастся закончить это дело. Русские - храбрый народ.