Бурбонцы не сочли нужным беспокоить наше дальнейшее путешествие. После нескольких минут скорой ходьбы мы выбрались наконец на большую дорогу. Тут нашими стараниями была воздвигнута баррикада, которая служила нам самым передовым пунктом.
Баррикада была сооружена из материала, какой попадался под руку.
Я хотел воспользоваться оставшимся свободным временем и распорядился немедленно об окончании баррикады. Работники, довольные счастливым исходом нашего последнего предприятия, весело принялись за дело, припевая свои народные горные напевы. Сицилийский полковник Коррао сидел на барабане. Возле него живописной группой расположились несколько солдат и офицеров его батальона и вели оживленный разговор.
Я присоединился к ним. В стороне солдаты лежали на солнце у сложенных в кучки ружей. Гремели пушки. Их сухой, отрывочный гул раздавался странным диссонансом среди местности, которая казалась созданною для сцен иного рода. Молодой медик с черною бородкой живописно стоял, опершись на щегольской карабин. Новая красная рубашка с широкими складками облегала его могучую грудь и плечи. В выговоре легко было узнать венецианца. Он с жаром рассказывал о своем побеге из Виченцы, где его принуждали вступить медиком в австрийское войско. Каждое его слово дышало пылкостью молодости.
Внезапно из города приехали две извозчичьи коляски, остановились невдалеке, и из них вышли несколько человек в красных рубашках. "Да здравствует генерал!" - раздалось повсюду, и не было никакой возможности удержать работников на местах. Гарибальди шел впереди группы офицеров. Он был в своем обыкновенном костюме. Полинявшая красная рубаха, узкие серые панталоны раструбом книзу и худые нечищенные сапоги. Венгерская черная шапочка была надвинута на самые брови.
Видно было, что он не в духе. Голова была опущена на грудь, и брови нахмурены. Он подошел к начатым работам, влез на парапет, посмотрел во все стороны и молча пошел дальше. Работники кидали шапки вверх и восторженно кричали: "Вива!" Он, казалось, ничего не слышал. Вдруг, откуда ни возьмись, дон Доменико, руководитель абруццев, бежит вприпрыжку, застегивая сюртук. Он догнал Гарибальди, забежал вперед, стал на одно колено и, поймав его правую руку, поцеловал ее в экстазе. "Io baccio quella destra, - сказал он торжественно, - che porto il glorioso alloro di liberta nel mio paese". ("Я целую десницу, принесшую славный лавр свободы в мое отечество".) Абруццы неистово рукоплескали и кричали: "Вива!" Гарибальди, кажется, было очень неловко: он скорыми шагами пошел вперед и ловко вскарабкался на крутой холм. "Генерал очень озабочен сегодня", сказал мне один из сопутствовавших ему офицеров и поспешил вдогонку за ним.
- Досадно, что я не взял с собою своего сынишку. Кто знает, придется ли ему увидать этого удивительного человека, - сказал дон Доменико, утирая рукавом свои глаза.
* * *
Вот и еще одно происшествие. По дороге пробирались две фигуры, вида которых нельзя было различить. Несколько солдат с заряженными ружьями выбежали вперед.
- Picciotto! - флегматически заметил Коррао. - Не пожалей глотки, закричи им, чтоб прямо шли сюда.
- Ну, а как они в сторону - да тягу? - возразил толстый часовой с отвисшими рукавами рубахи, что еще больше придавало ему вид пульчинеля, которого и без того напоминала вся его фигура.
- А если они в сторону - да тягу, - повторил полковник, - то пошли им на дорогу по золотнику свинца на брата и увидишь, что они недалеко уйдут с этой ношею.
Шедшие приостановились. Один из них упал на колени. Солдаты прицелились в них и махали им, чтоб они шли вперед, те, однако, не двигались с места.
- Gigillo! Малый! - крикнул полковник своему денщику. - Возьми моего жеребца да лети во всю прыть и приведи сюда этих двух животных. Sara qualche spia. Верно, шпион, - прибавил он, обратясь к нам.
Прохожих привели. Один - худой, загорелый, в одежде мужика, другой мальчик лет восемнадцати, одетый по-городскому, с полным лицом, бледным от страха. Его черные волосы были сильно припомажены и щегольски причесаны, с английским пробором на затылке. Оба дрожали от страха и судорожно повторяли: "Viva l'Italia... Siamo tutti fratelli... Nonci fatte danno..." "Да здравствует Италия... Мы все братья... Не делайте нам зла..."
- Зла вам никто делать не намерен, - грозно сказал им Коррао. - А вы рассказывайте, что вы тут таскаетесь? Да, чур, не лгать, а то добра не будет!
Мальчик приободрился первый. Он рассказал, что у него семейство в Капуе, что несколько дней назад, сильно опасаясь за участь своих родных, он решился отправиться в осаждаемый город. Через наши аванпосты он прошел благополучно и обратился к генералу, командовавшему неприятельской передовой линией. Там ему выдали позволение отправиться в город. Но едва он явился, его схватили, начали издеваться над ним, били и потащили в каземат, грозя расстрелять его на следующий день как изменника и шпиона. В каземате продержали его двое суток без пищи и наконец сегодня выпустили его оттуда, вывели за передовую линию и прогнали.
Контадин (крестьянин) сказал, что он из одной близкой деревни, что сын его отправился с возами, и, не имея с тех пор ни о нем, ни о возах никаких известий, он отправился сам на розыски, что он пробрался чащей и проселками, не встречая нигде бурбонских солдат, и вблизи нашей баррикады вышел на дорогу, где и встретил теперешнего своего товарища. До этого он никогда его не встречал и даже еще не успел перемолвиться с ним ни словом.
Приступили к обыску. У контадина нашли письменное дозволение перейти через бурбонскую линию, теперь и обратно, кошелек с медными деньгами и образ мадонны в оправе из фольги. Коррао собственноручно снял оправу с образка и, обшарив его весь, не нашел ни клочка бумаги и ничего компрометирующего. "Клянись на этой мадонне, что ты сказал чистую правду!" - сказал он ему. Контадин молчал и дрожал. Его долго уговаривали, и наконец он дрожащим голосом объявил, что прокрался не проселками, а прошел через аванпосты, на что выхлопотал разрешение у бурбонского генерала. Он прибавил, что утаил это, боясь, что его расстреляют, но что остальное чистая правда и в том он клянется мадонной и святым Януарием. Он прибавил еще, что в неприятельском лагере, выдавая ему разрешение, вместе с тем приказывали непременно возвратиться, как только он окончит свое дело.
У мальчика найдено было несколько записных книжек и других карманных вещей, кошелек с несколькими золотыми и в бумажнике тоже разрешение возвратиться, явно противоречившее всему им сказанному. Кроме того, нашлось несколько лоскутков бумаги, вырезанных в виде кругов и разрезанных потом на части.
- Это очень похоже на условные знаки, - сказал полковник, пристально глядя ему в глаза.
Юноша смутился и побледнел. Оправившись несколько, он сказал, что один знакомый просил передать это аптекарю, чтоб тот выслал ему лекарство, от которого у него не сохранилось рецепта, но которое заключалось в коробочке, обложенной этими лоскутками бумаги. Все это могло быть правдой, хотя очень походило на ложь. В показаниях юноши встречалось много противоречий, но эти противоречия, могшие подать повод к подозрению, ни в коем случае не дозволяли заключать о виновности.
- Ну что прикажете делать с такими господами? - обратился ко мне Коррао.
- Тот еще, пожалуй, и нет, - сказал я, указывая на контадина, - а за этого поручусь, что шпион.