В эту минуту я, видимо, краем уха зацепился за какие-то значительные слова, ибо внезапно оторвался от своих дум, как бы пришел в себя.
Ольга пела:
Тараканий Бог рассуждал:
– … Из чего мы делаем такой вывод: претензии не к цели, каковая у всех одна, а к средствам ее достижения, которые у всех разные. И монархисты, и христианские демократы, и консерваторы, и социалисты, и коммунисты – все в той или иной мере чают Царствия Божия на земле, только одни стремятся к нему все больше мирком да ладком, а другие непременно путем разрухи. Это, между прочим, дерзкая политическая идея, но в смысле конечной цели партийность никакого значения не имеет.
Я сказал
– Мысль продуктивная, спору нет.
– Именно, что партийность, – продолжал Тараканий Бог, – полная чепуха, поскольку это без разницы, каким путем вы, положим, идете к смерти, социал-демократическим или консервативным. Но, конечно, удивительней всего, что результаты примерно одни и те же. Просто у нас они, результаты то есть, выглядят откровенно нечистоплотными, выпукло безобразными, потому что мы меры ни в чем не знаем, а так – что у них бедлам, что у нас бедлам, разницы в принципе никакой… Разве в условиях демократической избирательной системы германские социалисты не привели к власти Гитлера, который их же вскорости уничтожил? Разве в последнюю воину американские демократы не засадили миллион своих, американских японцев на всякий пожарный случай в концентрационные лагеря? Разве английские консерваторы за два несчастных островка у берегов Аргентины, то есть «за сена клок», как сказано у Шекспира, не посылали на смерть дивизии своих подданных?
– Ну и что из этого вытекает? – заинтересованно спросил я.
– Из этого вытекает, что не одни только русские – безнадежные дураки. И хорошо было бы как-то об этом поставить в известность Запад, довести до них банальную эту мысль.
– Слаб человек, никто и не спорит, – сказала Ольга. – Да дело-то в том, насколько он слаб, в простительной степени или же до потери пульса.
– Это, на мой взгляд, несущественное различие, – заявил Тараканий Бог, – а вот позвольте предложить вашему вниманию одну фундаментальную общность: огромное большинство государственных деятелей, даже из цивилизованных, были на удивление суеверны. То, что Гитлер помешался на астрологии, это еще туда-сюда, но ведь и наш преподобный Сталин был ненормальный на этот счет! Говорят, в разгар коллективизации, в тридцатом году, собрались колдуны со всего Советского Союза в городе Моршанске, что на Тамбовщине, собрались на тот предмет, чтобы договориться, как бы им Сталина извести…
В это самое мгновение раздался звонок во входную дверь; ну, думаю, на этот раз точно явился бывший Ольгин супруг, и мне вдруг припомнился полосатый диван на улице Красных Зорь. Я с отвращением поглядел в потолок, потом на стены, выкрашенные безусловно тюремной краской, потом проследил ржавые водопроводные трубы и сделал досадный вздох. Верно, мои переживания были заметны со стороны, потому что Ольга меня спросила:
– Что это с вами, вам, быть может, нехорошо?
– Уж чего хорошего, – сказал я. – Вот так всегда в России: сидишь и гадостей ожидаешь…
Однако и на этот раз не оправдались мои предчувствия – Вера пришла и провозгласила:
– Ну вот и оценщика дождались, плакала наша мебель.
– Вообще-то я судебный исполнитель, так формулируется моя должность согласно штатного расписания, – сказал, входя в кухню, худощавый мужчина с лицом покойника: оно было у него безжизненного серого цвета, вроде цвета сумерек на исходе, с окостеневшим носом, как бы каменным лбом и фиолетовыми, ввалившимися губами; я уже назвал его Оценщиком про себя, хотя он иначе сформулировал свою должность.
Мы четверо временно замолчали, скованные присутствием постороннего человека, а Оценщик походил-походил по квартире, вернулся в кухню и отчасти разочарованно, а отчасти с возмущением, произнес:
– Позвольте, что ж тут у вас описывать?! Образно говоря, имущества максимум наберется рублей на шесть.
– Чем богаты, тем и рады, – злобно сказала Вера.
Наступила пауза, и, воспользовавшись ею, Тараканий Бог продолжил свою историю.
– Так вот в самый разгар коллективизации, в тридцатом, что ли, году, собрались колдуны со всего Советского Союза в городе Моршанске, что на Тамбовщине, собрались на тот предмет, чтобы договориться, как бы им Сталина извести. Ну, нет никакой мочи наблюдать, как он методически уничтожает сельскохозяйственное производство, – вот они и собрались, так сказать, на симпозиум по вопросу о пресечении сталинской тирании. Сидят в потаенной баньке человек двадцать колдунов изо всех уголков нашей необъятной страны, не пьют, не едят, обсуждают свой колдовской теракт. В конце концов сходятся все на том, что нужно добыть какую-то личную вещь Иосифа Сталина, хоть след его вырезать из земли, и потом уже наслать на него порчу при помощи этой вещи. А надо заметить, что у Сталина тоже были свои колдуны про всякий несчастный случай, поскольку он до того дошел по пути своего исторического материализма, что уже боялся нечистой силы. Только они были не той, как говорится, квалификации и чисто по-советски, то есть спустя рукава, делали свое дело. И вот, значит, является как-то штатный кремлевский колдун к Хозяину и докладывает, что, дескать, по его предчувствию в городе Моршанске собрались вредительски настроенные колдуны, корифеи из корифеев, и думают, как бы им Иосифа Виссарионовича извести…
– Их, конечно, после этого расстреляли? – с живым интересом осведомился Оценщик.
– Ни в коем разе! Напротив, Сталин говорит своему кремлевскому колдуну, дескать, сделай что-нибудь, уйми по своим каналам эту антисталинскую коалицию. Тот в ответ: не могу, товарищ Сталин, не тот уровень профессионального мастерства. Делать нечего, посылает Хозяин в Моршанск самого Генриха Ягоду – шефа энкавэдэ. Прибывает Ягода на место происшествия, находит ту самую злополучную баньку, скромным способом стучит в дверь и, когда ему отворяют, действует по инструкции – падает на колени и голосит: «Отцы, оставьте вы это дело, заклинаю вас от имени мирового пролетариата!» Ну, после таких уважительных слов пошли на попятную колдуны, решили, что бог с ним, с сельским хозяйством, как-нибудь проживем…