- Костя по-своему уже подготовил тебя к содержанию нашего разговора.
- Как!- живо воскликнул граф.- Упреки, которые он посмел мне делать только что…
- Это и мои упреки.
- Твои, говоришь!
Миколай Жвирский выпрямился, все такой же хмурый, угрюмый.
- Поговорим откровенно, брат,- сказал он, подвигая к себе одно из кресел и садясь рядом с братом.- Поговорим впервые за восемнадцать лет,- добавил он спустя минуту.
- Я слушаю тебя, Миколай,- ответил граф, и в его голосе слышалось сильное волнение.
Староста опустил голову и некоторое время сидел молча…
- То, что я сразу открыл тебе тайну своей смерти,- заговорил он наконец,- есть лучшее доказательство моего доверия. Не думай, что, ослепленный злобой и ненавистью, я бросаю тебе обвинение перед портретами наших предков, здесь, где жива еще память о нашем с тобою отце.
Граф опустил глаза и нахмурился.
- Но ты позволишь мне, наконец, оправдаться пред тобою? - сказал он более твердо.
На губах старшего брата появилась горькая улыбка.
- Оправдаться! - проронил он и замолк.
Граф Зыгмунт торопливо продолжал:
- Я не хочу и не мыслю снимать с себя вину, но столь сильного гнева с твоей стороны я все-таки не заслужил.
Горькая улыбка вновь промелькнула на устах старосты, а Костя Булий, который с самого начала этой сцены ретировался в противоположный угол зала, громко и горестно вздохнул.
- Что ж, попробуем объясниться,- сказал старший брат.
- Я слушаю твои обвинения, Миколай.
На угрюмое лицо Миколая Жвирского набежала печальная тень.
- Ты прости меня, Зыгмунт,- проговорил он, слегка запинаясь,- но чтобы стало более понятно, мне придется задеть еще одну дорогую тебе особу.
- Мою мать! - воскликнул граф.
- Мою мачеху,- прошептал его брат и склонил голову на грудь.
Вся кровь бросилась графу в лицо.
- Вот уже десять лет, как она покоится в могиле,- проговорил он тихим и дрожащим голосом.
- И вот уже десять лет, как я простил ее и совсем не хочу оскорблять ее память. Без обиды и неуместных упреков я упомяну лишь о том, чего нельзя избежать!
- Я тебя слушаю,- ответил граф, сдаваясь.
Миколай потер лоб и задумчиво покачал головой!
- Тебе не надо напоминать, как проходили мои детские годы,- начал он, помолчав.- Ты знаешь, что я потерял мать еще грудным ребенком, а через год у меня уже была мачеха. Не знаю, по каким причинам, по каким злосчастным приметам я в первые же младенческие годы прослыл среди людей совершенным идиотом, существом от рождения умственно отсталым.
- Так казалось всем,- поспешил граф стать на защиту матери.
- И поэтому никто не счел нужным всерьез заниматься моим воспитанием. Я, как животное, был отдан во власть слепых инстинктов,- с горечью продолжал старший брат.
- Миколай, Миколай,- мягко прервал его граф.
Но Миколай Жвирский, не обратив на это внимание, продолжал:
- Отец уже тогда временами терял рассудок, а вскоре и вовсе обезумел; другие же не чувствовали себя обязанными заботиться о развитии несчастного недоумка; так я и рос, едва умея читать и писать, темный и неотесанный, дикий, несдержанный, все меня презирали, отталкивали, в частности ты, мой брат.
- Миколай! - снова прервал его граф, неприятно взволнованный.
Тот тряхнул головой.
- Еще пока с нами жила славная пани Тончевская, была хоть одна душа на свете, которая занималась мною, моим развитием, но когда она покинула усадьбу, я был брошен совершенно.
- Но помилуй, у нас с тобой были одни и те же гувернеры,- возразил граф.
- Они заранее видели во мне неуча и недоумка, тем самым оскорбляли мою гордость и вызывали отпор. Нарочно, назло им я отказывался от учения. Отталкиваемый всеми, я тоже всех от себя отталкивал; некрасивый, неуклюжий, дикий, глуповатый Миколай нигде не находил для себя убежища милее, чем в красной комнате, около отца, которого страстная любовь к родине лишила здоровья и разума.
При этих словах глубокое волнение отразилось на его лице и слезы блеснули в глазах.
- И знай, что отец при всем своем безумии научил меня большему, чем все твои гувернеры при всем их уме.
Он вдруг прервал свою речь и стремительно провел рукой по лбу.
- Но нет… не об этом я буду сейчас говорить,- снова начал он.- А о том, как, темный, дикий, неистовый, я тогда впервые испытал чувство, о котором прежде не имел никакого представления.
- Ксенька,- прошептал граф и невольно опустил голову.
- Ксенька,- горячо подтвердил Миколай.- Да, о ней буду я говорить. Зыгмунт, я искренне любил ее.
- Простую девку! - прошептал граф, не поднимая головы.