Ничем не примечательное чело его с зачесанной назад жесткой чуприной могло быть мрачно, подобно туче, а могло покорно и униженно просветлеть, так же как и крупные, толстые, словно бы надутые губы готовы были в одно мгновенье сурово сжаться или расплыться в льстивой улыбке. Глубоко посаженные глаза по самой природе своей смотрели искоса, но в иных случаях упорно уставлялись в землю, а нос был похож на восклицательный знак, переправленный затем в вопросительный. Усы свои мандатарий на концах подстригал, а сбоку тщательно подбривал, волосы же гладко приглаживал на висках, видимо, желая прикрыть большие, оттопыренные уши.
Одежде он уделял мало внимания - только шейный платок всегда был у него повязан широким бантом, а воротнички упирались чуть ли не в скулы.
То ли по врожденной склонности, то ли вследствие многолетней привычки пан судья всегда держал правую руку в кармане, а левой поправлял цепочку от часов.
От этой привычки он отступал только, когда играл партию виста с «болваном» и держал в руках карты.
Наш мандатарий рьяный любитель виста и тот, кто почему-либо не знает благородной этой игры, для него попросту не человек.
«Боже милостивый, даже в вист не умеет играть»,- это было наивысшее для него осуждение.
Сам он считал себя первым игроком, если не в Европе, то по крайней мере во всей, как он говорил, Галиции и Лодомерии вместе с Буковиной и княжествами Затор и Освенцим.
- Вист, мой уважаемый,- говорил он,- это тебе не философия какая-нибудь, которой всякий дурак может нахвататься года за два, за три. В вист можешь пятьдесят лет играть и остаться прескверным игроком, если нет у тебя соображения…- заканчивал он, постукивая согнутым пальцем по лбу.
Надо признать, что он немало потрудился и подал пример редкой терпеливости, пока для собственного удовольствия и практики не выучил любимой игре теперешнего своего партнера и ближайшего соседа, Онуфрия Гиргилевича, бучальского эконома, который каждый вечер, по окончании хозяйственных хлопот, заходил к пану судье, когда на три роббера, а когда и на шесть.
В ранней молодости добрейший пан Онуфрий научился играть в лабету, позже, в зрелом возрасте, как-то сыграл раз, другой в марьяж, но о висте до недавних пор даже не слыхивал. Лишь оказавшись соседом Гонголевского, он волей-неволей вынужден был завоевывать вершины общественного просвещения и очертя голову принялся учиться этой благородной игре.
Судья справедливо твердил, что вист игра нелегкая, ибо сколько же труда и прилежания пришлось потратить Гиргилевичу, прежде чем он уразумел, как держать в руке сразу тринадцать карт. Пока ему не приходилось сдавать, он еще кое-как справлялся, помогая себе другой рукой, но когда ему самому надо было ходить, то вместе с нужной картой у него на стол падало, верно, с десяток ненужных, и всегда лицом вверх.
Мандатарий ужасно раздражался, но, надеясь со временем получить третьего партнера, не щадил сил своих и без устали учил, объяснял, показывал, ободрял. Бедный Гиргилевич потел, как в парной бане, ругался в душе на чем свет стоит, но после нескольких лет испытаний и упражнений убедился наконец, что играет он неплохо, только никогда не знает, с чего ходить, и не помнит, какие карты вышли.
Впрочем, одного взгляда на физиономию почтенного эконома довольно, чтобы перестать удивляться мизерности его успехов.
Пан Онуфрий Гиргилевич был экономом времен крепостного права, управляющий старого типа. Полное, одуловатое красное, как свекла, лицо, вислый нос, густые растрепанные усы, зеленый шнур вместо пояса, вправленные в сапоги шаровары и нагайка в руке - вот его портрет во весь рост, в поле или на гумне. Во время визита к пану судье во внешности его происходила лишь та перемена, что вместо короткой, подпоясанной шнуром куртки на нем был не первой свежести длинный зеленый кафтан и, разумеется, играя в карты, он обходился без нагайки.
Как и Гонголевский, Гиргилевич без малого тридцать лет служил на одном месте, а этого достаточно, чтобы составить высокое мнение о его персоне. Эконом, более двадцати лет хозяйствующий на одном фольварке, верно, может в любую минуту выложить наличные за этот фольварк да еще обзавестись своим хозяйством.
- Красть - упаси меня бог! - говаривал Гиргилевич с возмущением,- так как-то грош к грошику оно и насобиралось. Тут урвешь, там прихватишь, на этом заработаешь, на том выгадаешь, вот так-то!