Прекрасно утро, когда в золотисто-янтарных тонах встает солнце и первые лучи его целуют скалы живописного берега. Радостна песня жаворонка, когда, вылетая из своего теплого гнездышка в траве, он пьет утреннюю росу из глубоких чашечек цветов; когда кончик розового бутона дрожит, обласканный первым лучом, а земля и небо улыбаются, приветствуя друг друга. Печальна одна Душа-Эго, когда взирает на пробуждающуюся природу с высокого ложа напротив широкого окна – «фонаря».
Как спокоен близящийся полдень, когда тень на солнечных часах неуклонно движется к часу отдыха! Теперь палящее солнце начинает плавить облака в прозрачном воздухе, и последние клочки утреннего тумана, задержавшиеся на вершинах дальних холмов, исчезают в его лучах. Вся природа готова к отдыху знойного и ленивого полдня. Племя пернатых умолкает, их яркие крылья поникают, они опускают свои сонные головки, ища убежища от палящего зноя. Утренний жаворонок деловито устраивается в окаймляющих дорожки кустах под соцветиями граната и сладкого средиземноморского лавра. Неутомимый певец стал безгласным.
«Его песнь так же радостно зазвенит завтра, – вздыхает Душа-Эго, прислушиваясь к замирающему жужжанию насекомых на зеленеющем дерне. – А моя?»
Вот бриз, несущий запахи цветов, едва шевелит томные верхушки пышных растений. Затем взгляд ДушиЭго падает на одинокую пальму, выросшую в расселине поросшей мохом скалы. Ее некогда прямой цилиндрический ствол изогнут и надломлен ночными порывами северо-западных ветров. А когда она устало протягивает свои поникшие оперенные руки, колеблющиеся из стороны в сторону в голубом прозрачном воздухе, ее тело дрожит и грозит переломиться пополам при первом новом порыве.
«И тогда отломленнаяся часть дерева упадет в море и некогда величественной пальмы уже не будет более», – говорит сама с собой Душа-Эго, печально взирая из своих окон.
Все возвращается к жизни в холодном старом жилище в час заката. Тени на солнечных часах с каждой минутой сгущаются, и воодушевленная природа в эти прохладные часы близящейся ночи просыпается более деятельной, чем когда-либо. Птицы и насекомые щебечут и жужжат свои последние вечерние гимны вокруг высокой и все еще сильной Формы, когда она шествует медленно и устало по усыпанной гравием аллее. И вот ее тяжелый взгляд задумчиво падает на лазурную глубину тихого моря. Залив искрится, подобно усыпанному жемчугом ковру синего бархата, в прощальных танцующих солнечных лучах и улыбается, как беспечный сонный ребенок, уставший от беспокойного метания. А дальше, спокойное и безмятежное в своей вероломной красоте, открытое море широко расстилает гладкое зеркало прохладных вод – соленых и горьких, как человеческие слезы. Оно лежит в своем предательском спокойствии, подобно великолепному спящему чудовищу, охраняющему непостижимую тайну своих темных глубин. Поистине это кладбище миллионов, без надгробий, канувших в пучины…
в то время как жалкие останки некогда благородной Формы, бродящей поодаль, когда пробьет ее час и басовые колокола прозвонят по усопшей душе, будут выставлены для помпезного прощания. О ее кончине возвестят голоса миллионов труб. Короли, князья и сильные мира сего явятся на ее погребение или пришлют своих представителей со скорбными лицами и соболезнующие послания тем, кто остался…
«Хоть одно преимущество перед погребенными без положения во гроб и безвестно», – с горечью размышляет Душа-Эго.
Так незаметно проходит день за днем, и по мере того как быстрокрылое Время ускоряет свой полет, а каждый исчезающий час разрушает какую-то нить в ткани жизни, Душа-Эго постепенно изменяется в своих взглядах на вещи и людей. Паря меж двумя вечностями, вдали от места рождения, одинокая в толпе докторов и слуг, Форма с каждым днем увлекается все ближе к своей Душе-Духу. Иной свет, недостигнутый и недостижимый во дни радости, мягко снисходит на утомленной узницы. Теперь она видит то, чего никогда не различала прежде…
Как прекрасны, как таинственны весенние ночи на морском берегу, когда ветры умиротворены и стихии на время утихли. Торжественная тишина царит в природе. Лишь серебристый, едва слышный шорох волны, когда она нежно пробегает по влажному песку, целуя раковины и гальку по пути вверх и вниз, доходит до слуха словно тихое размеренное дыхание спящей груди. Каким маленьким, каким незначительным и беспомощным чувствует себя человек в эти покойные часы, когда стоит между двумя гигантскими громадами – усыпанным звездами сводом над головой и дремлющей землей под ногами.