Бабушка умирала медленно и тихо. Мы сидели у её кровати по очереди, забывая на время о домашних делах. После отца приходила мама, после матери — Яра, а потом я. Когда я зашёл в дом в последний вечер, сухая рука с обвисшей складками кожей покоилась на голове Яры, низко склонившейся над впалой грудью.
Знакомый горячий шёпот:
— Красивая выросла наша девочка, правда? Тощая только, не откормили.
Я подошёл ближе. В полумраке комнаты бабушкино лицо было совсем серым и неподвижным. Она лежала под полупрозрачной синей простынёй, под которой тёмным силуэтом вырисовывался её скелет — всё, что осталось от некогда сильного тучного тела.
Бабушка впервые назвала Яру по имени и попросила её принести воды. Я успел заметить, какими прозрачными и влажными стали зелёные глаза Яры, когда она уходила. Без её жёлтого сарафана в комнате стало совсем бесцветно и пусто.
— Она красивая, наша Яра. Красота погубит её. Красота всегда губит.
Бабушка умерла ночью, во сне, не выпуская из холодной мягкой ладони земляничные листья.
Первый цветок расцветает в каштановых волосах Яры. Розовый цветок сереборника от князька, скалящего зубы в противной улыбке. Он сватался к Яре прошлой весной, но получил отказ, который не принял. Он продолжил преследовать её, караулил в поле и у колодца. А потом его сбросила лошадь. Ускакала в деревню, оставив хозяина одного в лесу, неприветливом и чужом, до самой полуночи. Когда он вернулся, то объявил Яру колдуньей. Она только рассмеялась, выйдя на крыльцо с ушатом помоев.
— Сереборник колется, олух. А ты приколол его к самой щеке.
Когда объявили сбор на капище, я не думал, что это серьёзно. Пошёл туда с поля, в мокрой рубахе — думал, быстро вернусь домой. Когда сказали, что пробуждается Змей, я не поверил. Когда начали называть имена, прислушался. Когда назвали Яру — даже не по имени, просто указали на семью, — я понял, что всё пропало.
— Красивая! Понравится Змею.
— Тонковата, тростинка, зато личико какое…
— Он надолго уснёт.
— Всё равно не наша она, лесная…
Когда я бежал домой по плывущей перед глазами дороге, мне казалось, что завтра мир закончится. Его просто не будет — чёрная пустота, растёкшаяся под чертогом богов по какой-то случайности, ошибке, судьбоносной неточности.
Дома уже было пусто и темно.
Яру я нашёл в лесу.
В волосах расцветают всё новые цветы: купальница, колокольчик, горстка незабудок, кашка. Я сжимаю в кулаке букет крошечных белых звёздочек, похожих на цветущую землянику.
Когда она приближается ко мне, я чувствую её тёплый сладковатый запах. И поднимаю взгляд.
— Твоя красота спасёт нас.
Слова князя передала мне мать. Я не хотел оставлять Яру одну после того, как нашёл её в лесу. Снова на земляничной поляне, в зелени которой уже растворились последние алые ягодки. На её коленях рассыпались полевые цветы. Она пыталась сплести их вместе, но стебли то ломались, то выскальзывали из объятий друг друга. Увидев меня, она разозлилась. Потом только сказала, что училась плести венок на Купалу. Никогда не ходила на праздник. А в этом году решилась.
Но тогда, на поляне, она принялась чертить меня, ругать на чем стоит свет, и, когда я упал на колени рядом с ней, хотела по привычке ткнуть в лоб. Я успел перехватить её руку. Обнял порывисто — впервые за столько лет — и отчётливо ощутил её земляничный запах. Мне казалось тогда, что если сидеть вот так, положив мозолистые большие ладони на тонкую талию и спрятав её лицо где-то между моими плечом и грудью, то удастся спрятать её от всего мира. От людей. От князя. От Змея.
«Красота спасёт».
Когда мы с отцом вернулись домой, мать плакала. Яра молча сидела рядом, гладила её по спине одинаковыми отрывистыми движениями и смотрела в одну точку. Когда мы вошли, она быстро выбежала из дома и вернулась только затемно, с полевым букетом, красными пятками от последних переспелых ягод и грязными разводами на щеках.
Я вижу разводы сейчас, прозрачные, влажные и солёные. Недавние слёзы дымкой растеклись по лицу, оставив едва заметный след. Я почти не вижу их тусклого блеска. Я вижу зелёные глаза, которые она старательно скрывает за опущенными веками.
Когда она подходит ко мне, то по-прежнему прячет взгляд.
Мне хочется, нестерпимо хочется увидеть своё отражение в чёрных зрачках. Хочется прочитать в них просьбу, разрешение или что-то похожее на него. Тогда я сорвусь. Я больше не буду глубоко дышать, чтобы успокоить пылающее в груди солнце, не буду сжимать до боли, до смятых лепестков белые звездочки, похожие на земляничные цветы. Тогда спасу. Тогда разом закончу это медленное умирание, которое зовут обрядом. Наше общее умирание.