Изумрудные поля ряски трепали редкие метановые пузыри. Стволы сосен напоминали жертв чудовищных пожаров. Солнце едва пробивалось сквозь миражи испарений.
— Давай-ка сюда нашего господина сборщика податей. — Окончательно взмокший Лесьяр махнул в сторону коряги, торчавшей изо мха в каких-то трех шагах от стоячей воды.
Они подтащили покойника к бережку Скотовой топи. Раздалось утробное мычание, и в сторону отпрыгнула здоровенная жаба. Настоящий бородавчатый монстр. Истимир отмахнулся от нее и скинул веревочную петлю. С сомнением уставился на приятеля, пока тот потчевал себя найденной морошкой.
Вопреки ожиданию, во рту от ягод стало противно и слякотно, и Лесьяр скривился. Всё-таки не стоило брать медовуху в такую жару. Впрочем, его бодрила весть о том, что Любомила беременна. И от кого? А бог его знает. Родит — будет видно. Бондарь скабрезно заулыбался.
— Господи, Богом клянусь: как вернемся, завалюсь спать. — Истимир тяжело плюхнулся задницей в мох. Штаны сразу же ощутимо промокли. Но вставать всё равно не хотелось. — Буду дрыхнуть до самой Пасхи, помяни мое слово.
— Я тоже. — Лесьяр пристроился рядом.
— Только Любомила храпит как про́клятая.
— Вот уж точно! — Лесьяр хохотнул и осекся. С языка сорвалось то, что предназначалось разве что потаенным снам.
Лицо Истимира словно отвердело. Взгляд косца принялся бесцельно шарить по тошнотворному пейзажу топи.
— Что ты сказал?
— Ничего.
— Откуда ты знаешь, как именно Любомила спит? Что ты, твою мать, только что сказал?!
— Господи, случайно вырвалось. — Лесьяр понимал, что тонет, проколовшись на такой малости, и всё равно хватался за соломинки. — Дружище, братец, я ведь просто беседу поддержал, только и всего.
Намечавшуюся ссору разрезало одно-единственное слово, вынудившее приятелей одновременно вздрогнуть.
— Брешет.
Истимир и Лесьяр с испугом вытаращились. Кто-то позади, судя по звукам, устраивался удобнее. Скрипнула коряга. Шаркнула нога. И всё это доносилось оттуда, где лежал их мертвый груз. Безжизненное тело. Дань Скотовой топи в обмен на дождь.
Ледяные когти ужаса прошлись по самообладанию Лесьяра. Он содрогнулся, обнаружив, что его правая рука сама собой сотворяет крестное знамение. Однако жест либо ничего не значил в Скотовой топи, либо попросту не имел никаких чудотворных сил. Копошение продолжилось, и бондарь резким движением обернулся.
К коряге привалился покойник.
Бывший сборщик податей растирал запястья, словно мог чувствовать боль. Сброшенные веревки валялись поблизости. Глаза, припорошенные землей, так и не открылись. Казалось, мертвец ориентировался исключительно на слух.
Истимир вскочил как ужаленный. Угодил левой ногой в воду, взбаламутив ряску.
— Т-ты… П-почему т-ты…
— Я вот тут послушал вас, парни, и могу сказать, что кое-кто из вас умрет. — Кашляющий голос покойника звучал почти дружелюбно.
— Сгинь! — Лесьяр оглянулся, ища хоть что-нибудь, что могло сгодиться в качестве оружия. Как назло, дурацкие лопаты валялись позади покойника.
Истимир, чье сердце сейчас не отличалось от порванного кузнечного меха, неожиданно заинтересовался речами мертвеца.
— Кто? Кто из нас умрет?
— Не спрашивай у него ничего! — Бондарь против воли взвизгнул. — Вот почему Третьяк сказал, чтобы мы ему кляп в глотку вбили!
Сморщенная плоть на лице сборщика подати пошла волнами, обнаружив оскал. О да, ему нравился практичный подход, который явил косец. Все ставки на него, господа.
— Кто умрет — решать тебе, Истимир. — Ухмылка опойцы стала шире. Уголки губ надорвались, брызнув мутными капельками.
Лесьяра объял суеверный ужас. Казалось, он очутился в эпицентре кошмарного сновидения, в котором приятель и покойник готовились разменять его жизнь на… Разменять на что? Страх бил в огромный черный колокол.
— Не слушай его! Третьяк же предупреждал! Ты слышишь?!
Но Истимир весь обратился в слух. Он уже раскусил приятеля, и вкус гнильцы оставил лишь горечь. Возможно, речи с того света чего-то стоили.
— Почему мне решать?
— Потому что, как я и сказал, он — брешет. — Сборщик подати кивнул в сторону опешившего бондаря.
Истимир обхватил нательный крестик двумя руками, гладя и натирая его. Серпентин[10] ощущался бездушным камешком, вытряхнутым Богом из своей обувки. В голове мотались обрывки молитв. Но мысли всё равно то и дело возвращались к пляске тел, в которой со сладкой истомой тонули Любомила и Лесьяр. Дружок, выходит, хаживал к его жене, пока он справно тянул лямку косца. Вот почему бондарь частенько запаздывал с заказами.