— Да из озера и беру. На его месте тот город был, что утоп. Как зайду под воду, наберу, что смогу, и обратно вернусь.
— Чудно́, — не поверил Третьяк.
Зашли они в кузню, покопался Лёх, выдал фартук и молот небольшой воину, велел кольчугу снять со шлемом, а сам к горну пошёл. Пока кузнец возился, ушкуйник вещи свои недалеко сложил, переоделся, вновь молитву прочитал и перекрестился. Решил воин забавы ради молот поднять, что с наковальней рядом стоял, да не смог — ни одной рукой, ни двумя. Подивился, вновь за выданный взялся. Распрямился Лёх, бухнул заготовку, что золотом засияла, да ухватился за молот играючи. Что не удар, будто колокол бьёт. Опешил Третьяк, ибо сам не слаб, подивился, засмотрелся, задумался.
— Что стоишь? — пробасил кузнец. — Как ударю я, замахнусь, так и сам бей.
— Что ж за силища у тебя? — закричал Третьяк. — И повязка отчего на глазу?
— С детства в кузнице тружусь, оттуда и силушка.
— Врёшь же! Нечисть ты! — замахнулся ушкуйник своим молотом.
— Что-то голос мне твой не нравится, — заявил кузнец, бросил всё и за горло Третьяка взял.
Оторопел ушкуйник и молот выронил. Так дыхание у него перепёрло, что глаза выпучились, как у голбешника. Кузнец же одной левой приподнял его на пядь от земли, затем обратно поставил, разжал пальцы и в глаза ему заглянул.
— Могу перековать. Хочешь?
— Ну и силён же ты, — прохрипел Третьяк.
— А хочешь узы брачные тебе выкую да жизнь счастливую? — продолжал кузнец. — Или новую?
— Оставь его! — раздался голос.
Появилась в дверях де́вица: красивая, статная, в броню одетая, упёрла руки в бока и грозно на кузнеца глянула.
— Что тебе было велено?
— Не серчай, — ответил кузнец.
— Обучить было велено, коль не умеет!
— Помогу я, помогу, матушка! — засуетился Лёх.
— На словах-то вы все, как на гу́слях, — ухмыльнулась она. — Позже зайду.
— Это кто? — просипел Третьяк, горло потирая.
— Время придёт — сам узнаешь о ней, — ответил одноглазый уклончиво. — Вот народ пошёл невоспитанный. На меня замахнулся, да моим же молотом, в моей же кузнице.
— Не серчай, — извинился ушкуйник. — Всё у вас здесь какое-то дивное.
— Место как место. Спокойное, — ответил Лёх примирительно. — А повязка на глаз — так засела окалина, что не вытащить.
— Что ж, прости меня! Бес попутал, что ль… Ну, учи меня.
Елисей же с Руской тем временем к роднику пошли по воду. Загляделся молодой, как де́вица с вёдрами управляется, с коромысла их не снимая.
— Наказала нам Яська, чтоб не мешали голбешнику, а когда дружок придёт наш, так водой его напоили, — улыбаясь, сказала русая.
— Кто дружок-то ваш?
— Как придёт, так увидишь сам. Только дай воды ему лишь одно ведро.
— Что ж за друг такой, что так воду пьёт?
Наполнила Руска второе ведро и прочь от родника зашагала.
— Друг как друг. С давних пор знаемся.
— Тяжело вам жить здесь приходится?
— Тяжело, да ко всему уж привычные.
Наносили они воды в дом и вернулись к озеру. А места там очень красивые, и трава изумрудная поблёскивает, будто росой покрыта. Смотрит Елисей, а Руска уже на разлапистом дереве, что рядом с озером. Сидит на ветке, качается, ногами болтает. Гля́нула она на молодого, засмеялась, качаться сильнее начала, да увлеклась. Руки соскользнули, да так с той ветки спиной вниз и ухнула. С головою ушла под воду. Засуетился Елисей, сбросил с себя всё тяжёлое, в портах и рубахе за ней нырнул. А в озере была водица прозрачная. Пока нырял, взбаламутил всё, да Ру́си не нашёл. Испугался, пригорюнился, только чувствует, что за ноги его кто-то держит и не может он выплыть. Так и дёрнули его, и под воду ушёл он с головою.
Глаза открыл, а уже на берегу лежит, а рядом Руска сидит, улыбается.
— Напугался?
— Есть такое, — задрожал Елисей.
— Сам не делал так?
— Делал, — признался молодой. — Плохо кончилось.
Замолчала де́вица.
— А скажи, не русалка ты?
— Так давно уж прошла твоя Троица, — вновь улыбнулась русая.
Приподнялся Елисей, будто опомнился, за грудь ухватился, — на месте крест, выдохнул.
— Вроде взрослый ты, а в сказки веруешь, — засмеялась Руся. — Русалкой обзываешься.
Провела рукой своей по волосам его ласково, поднялась, в дом позвала. В избе голбешник хлопотал: с метлой бегал да пыль вздымал, уголь из печи выгребал да обед ставил. Принялась Руска песню петь. Пела так, что он заслушался, на лавку забрался, лапы в шерсть на пузе пристроил и глаза свои кошачьи прикрыл. Посмотрел на это Елисей, сам рядом сел. Пела русая, пела вкрадчиво о невиданном светом городе, красотой своей затмевающем всё, что есть на любой земле. Долго пела… О его жителях, об искусных работах ремесленников, о счастливых детках улыбчивых.