— Плохо сохнет, когда нет ветра, — сказал Антон Павлович.
Я помнил, как в день Рождества Иоанна Предтечи вся деревня с утра собиралась на вечку — люди шли торжественно, были чисто одеты, даже пьяницы выправляли себя. По заведенному правилу приходили семьями, вместе и стояли: старики в окружении молодых и детей.
Завхоз дядя Степан приносил добротный табурет, и на него взбирался Зловещий мальчик, или Злома, как мы его называли между собой. Откуда он появлялся, я не знал. Было ему лет четырнадцать, всегда одетый в светлую рубашку с погончиками, шорты защитного цвета и такую же пилотку. В руке он держал лист бумаги, скрученный свитком, и пионерский горн. Злома ждал, пока толпа затихнет, и трижды громко трубил. Потом долго, с поджатыми губами, оглядывал людей, словно впиваясь в их лица, и начинал читать по бумажке:
— Архип Селиванов-старший, преподаватель закона Божьего, умрет в третий день пятидневки 8 сентября, — Злома торжествующе оглядывал толпу и строго повторял, — именно 8 сентября. Так…
Огрызком карандаша он сделал пометку в свитке и продолжил.
— Девка Нюрка Юрьяна, шестая в семье, помрет 22 января в праздничный день памяти жертв 9 января!
— Господи ж ты боже мой! — взвизгнул кто-то в задних рядах, и Злома недовольно посмотрел в ту сторону. Так он произносил пять-шесть фамилий, помечая каждого в своем документе, на прощание еще раз трижды трубил и слезал с табурета не без помощи услужливого дяди Степана. Наступала тишина, но никто без команды не расходился, и все, даже дети, как будто отсчитывали эту минуту, пока она не проникала внутрь каждого, где щелкала бесконечными секундами.
— Так! — вдруг вскидывался Злома. — Идем дальше!
И все облегченно вздыхали и шли за ним.
В день накануне смерти кандидата бабки убирали его дом и готовили еду, ведь будущему покойнику сегодня нельзя было ничем заниматься. Вечером близко знавшие его заходили в гости. Лились воспоминания из его жизни, иногда даже шутили, вспоминая какой-нибудь конфуз или проказу, а старухи шмыгали туда-сюда, следя за столом. Конечно, трудно было почти мертвеца отвлечь от печали, но все старались, хотя нет-нет да и ронял слезу близкий родственник.
Ближе к полуночи бедолага ходил в баню, после чего ложился спать. Чтобы уже не проснуться.
Был, правда, один случай, когда старый рыбак Митрич целых два раза избежал смерти. Никто не мог сказать, как это у него вышло и за какие-такие заслуги его удостоили привилегий: не получил он никакого образования, всю жизнь прорыбачил и иногда копал за хлеб чужие огороды и уж тем более никаким героем Гражданской войны не был. Но факт оставался фактом, и подтверждением служили слова Зломы на каком-то собрании, когда он пометил Митрича в своей бумажке и пригрозил: «И смотри у меня — чтоб строго в четвертый день пятидневки шестого июня! Чтобы без уверток».
Впрочем, некоторые говорили, что была у Митрича золотая рыбка, которую он каждый год вылавливал в конце мая. И как он о ней заботился — и в проточной воде по полдня выгуливал, и за особым кормом в город ездил, и даже каждую икринку готов был промывать и сцеживать. Потом в середине августа выпускал ее назад в речку. И якобы за то, что он выполнял все ее желания, золотая рыбка и помогла ему увильнуть от приглашения на тот свет. Но я думаю, что все это сказки — в каждой системе бывают сбои, вот хитрый рыбак и воспользовался таким случаем…
Обойдя несколько улиц, мы с экскурсоводом вернулись к колодцу. Выяснилось, что газетный киоск он отпустил до завтра. То есть мне предстояла ночевка в одной из полуразрушенных изб. Но Антон Павлович, натужно улыбнувшись, заверил меня, что «беспокоиться не о чем, что тут многие ночуют, и все остались живы-здоровы, и в целом скучать мне не придется, особенно под утро».
— А сейчас я вам покажу перформанс, как в деревне до войны проходило колхозное собрание. Точнее, вы его услышите в виде исторической реконструкции, — загадочно сказал чичероне и, юркнув к ближайшему дому, притащил пару табуреток. Затем что-то наладил под крышкой колодца. Мы уселись на табуретки. Раздалось патефонное потрескивание:
— Товарищи! На сегодняшнем собрании я не буду агитировать за колхозы. Это уже не нужно. Дело колхоза вошло к нам в плоть и кровь…
— Выступает председатель колхоза «Заупокойная заря» товарищ Илья Сеятель, знатный большевик, — прошептал мне на ухо Антон Павлович, словно члены собрания могли его услышать.