К деревенскому кладбищу и вел послушную толпу Злома после объявления списка смертей. Сам он возглавлял процессию, следом тащил табурет-трибуну дядя Степан, потом шествовали старики и замыкали процессию кто помоложе. По-видимому, так же на небесах устроено общество ангелов: мудрейшие из них, которые находятся под ближайшим рассмотрением создателя, находятся впереди, а самые простые сзади или на границах. Хотя, конечно, и там должны быть ангелы, которые обитают уединенно.
На погосте Злома останавливался и поднимал руку, призывая толпу к полной тишине. Все слушали «дыхание костей», а если был ветер, то можно было услыхать словно разговоры — недалеко, буквально за соседним памятником. Снова Злома при помощи Степана залезал на свой постамент, звучало музыкальное сопровождение, и оратор доставал свой список:
— Арсения, покойница, будим тебя, приходи к нам из прошлого в час воскресения!
— Аминь! — откликнулась толпа.
— Страдалица мертвая, Устинья, возвращайся в мир живых в час воскресения!
— Аминь!
— Ефимка, дурачок, собиратель мертвых жуков, приходи к нам в час воскресения!
— Аминь!
— Петруха, мертвец чертов, хватит тебе бродить по погосту, обрети человеческое тело взамен сгнившего в час воскресения!
— Аминь!
— Ефросинья, старая сплетница, за что тебя Бог и пометил, становись живой во всех смыслах в час воскресения!
— Аминь…
В один из апрельских дней, в утренних сумерках, когда очертания еще неясны и загадочны, воскресшие возвращались в свои дома, которые заблаговременно приводились в порядок всем обществом. В руках каждый воскресший держал свою посмертную фотографию и свечку. Как-то раз Злома выкрикнул полугодовалого покойника Егорку, у которого давным-давно не осталось ни отца, ни матери, да и все забыли о нем за прошедшие с смерти младенца полвека. И вот старушка, бывшая покойница, несла молчаливый сверток на руках с двумя фотографиями и свечками — мертвого ребенка и своей. И с какой стати нужно было его воскрешать? Он так и праздновал дни воскресения, оставшись младенцем…
Почему одни оживали спустя много лет, а другие могли вернуться в дом уже через два-три года, как мой дед, и не пытались понять. Можно, конечно, рассуждать, что для воскресения нужен был опыт страдания, пусть и не такого страшного, как на кресте, с муками нечеловеческими, но любая душа для спасения обязана была опустошиться и отмучиться и после перерождения получить как бы новый шанс. И здесь никто не может оценить ту глубину самоумаления, которая требуется, и те сроки, в которые надо уложиться. К тому же известно, что время на том свете является трехмерным и рассчитывается по нелинейным, отличным от земной математики формулам. Поэтому остается только гадать, когда наступит твоя очередь для возвращения в этот мир.
Бывало, что Злома называл имя самоубийцы, но никогда вызванный не возвращался ни апрельским утром, ни каким другим. Таков был порядок, и народ понимал, что к чему. А еще был случай, когда одна усопшая вернулась только в мае, так сказать, с задержкой. При жизни это была странная женщина, из городских, и ютилась она в жалкой хибаре. До того бедной, что к ней через щели в полу пробирались бездомные собаки. Постепенно они привыкли друг к другу, вместе ели и спали, а когда собаки ссорились, она выговаривала им:
— Что вы ведете себя, как человек!
Потом она умерла, и собаки долго охраняли ее могилу, несмотря на нашествие комаров тем летом. Про нее скоро бы забыли, ведь никаких родственников у нее в деревне не было, и дом ни на что не годился, но поползли чудные слухи. Будто на городской иконе Спаса Вседержителя видна голова собаки с глазами усопшей собачницы. У той действительно были нежные и печальные глаза, как у сенбернаров с картин Эдвина Ландсира. И растолковали увиденное таким образом, что бедной женщине повезло, и она стала собакой самого Господа Бога.
И вот, когда имя ее прозвучало в списке воскрешаемых, покойница не вернулась с остальными ожившими в указанное время. Снова бабки зашептались о ее привилегированном положении в загробном мире. Вдруг она появилась спустя две или три недели холодным дождливым утром. Собак женщина больше не держала, да и они, по-видимому, сторонились ее.
Начинало смеркаться, когда я заканчивал прогулку по безлюдным улицам. Было еще одно место, точнее взгорок в стороне от деревни, куда, может быть, и следовало подняться, но я не решился. Как только я поднимал взгляд туда, где был когда-то дом колдуна Каспара Мельника, меня охватывал безотчетный страх. И, как мне сообщали раньше, по-прежнему чадила вершина холма, словно не затихал адский огонь, в котором сгинул он вместе со своими погаными гостями…