Я вошел без стука в дом раскулаченного Лапникова, ожидая увидеть и в нем разукрашенное пугало за обеденным столом и совиные чучела на бревенчатых стенах. Ничего подобного — на окнах висел тюль с рюшечками, на ворсистом ковре мирно паслись олени, оштукатуренные серые стены были увешаны фотографиями. Правда, свет от двух свечей был настолько тусклым, что лицо Антона Павловича стало неестественно восковым. На мгновение мне показалось, что экскурсовод был мертв, что стоит ему перестать разговаривать, как он свалится и окоченело скрючится на полу… Но куда там — Антон Павлович разглагольствовал без умолку.
После справедливого осуждения кулака Лапникова и всего его домашнего скота дом постоянно менял личину и предназначение как общественного заведения, но, к несчастью, ни одно начинание нельзя было признать успешным. Даже новаторская по тем временам бизнес-идея открыть однодневный дом отдыха для колхозников-передовиков с трехразовым питанием и обязательным мертвым часом закончилась конфузом: после нормативного обеда отдыхающие разбегались по своим хозяйствам.
— А теперь взгляните на эти фотографии, — и Антон Павлович слегка нажал на мое плечо, чтобы заставить меня повернуться, — из города однажды пришла разнарядка: в каждом колхозе переоборудовать рюмочные и пивные, фактически алкогольные притоны, в образцовые советские культурные чайные. И вот вы видите типичные контрасты: вот так отдыхали раньше…
На фотографии с припиской «Пьяная скука» над столом с четырьмя бутылками и какой-то закуской на обрывке газеты сидели бородатые крестьяне в овчинах со стаканами в громадных кулаках.
— А вот так планировали посещать чайные теперь!
На соседних фотографиях гладко побритая публика городского вида в блестящих фасонных сапогах мыла руки перед едой, пила чай из приборов с подстаканниками и читала газеты под портретом вождя всех трудящихся Владимира Ленина. Вождь тоже сосредоточился на газетных новостях.
— Даже закупили два фикуса и искусственные хризантемы. Но, увы… — Антон Павлович вздохнул и как будто хотел еще что-то сказать, но затянул паузу и только развел руками. После чего снова ухватил мое плечо и подтолкнул в комнату, разительно отличавшуюся от остальных. Контрастный красно-черный ковер, убранные пепельными занавесками окна, свисающие с потолка красные и черные ленты, еле святящиеся лампады по пустым, без икон углам.
— Как дань своенравной моде эта комната посвящена жертвам политических репрессий. Здесь собраны подлинные фотографии людей, пострадавших от рук кровавых палачей сталинского режима…
Фотографии занимали все четыре стены, висели плотными рядами почти без просветов. В большинстве своем это были портреты людей сельских, из простонародья, отличных от нас несовременным типажом, чаще всего с острыми скулами и безразличными, по-иконному отстраненными глазами. На лицах не было дурашливых улыбок, подмигиваний и прочих фишек, которые именно в провинции популярны у посетителей фотосалонов. Возникало чувство, что фотографические персонажи смотрели на камеру, но оставались далеко в своем мире, равнодушные к происходящему, словно спали с открытыми глазами. Впрочем, на некоторых лицах глаза были закрытыми, а на отдельных словно блуждали, не фокусируясь на объективе.
— Что они у вас как покойники, только ангелов не хватает для антуража? Никогда не видел таких мрачных деревенских девушек!
— А они и есть настоящие покойники, — улыбнулся обычной вымученной улыбкой экскурсовод. — Можете даже угадать… Да, вот на этой фотографии… Кто из кулацких детей мертвый?
Я стал всматриваться в фотографию, на которой два мальчика и девочка около десяти лет сидели на лавке. Как понять, кто из детишек мертв, если, конечно, Антон Павлович не разыгрывает меня? Казалось, что не жива девочка с анемичным лицом, сидевшая с краю и державшая куклу на коленях. Было в ней что-то такое, не от мира сего. Но у нее были растрепаны волосы, вряд ли девочку аккуратно не причесали бы для последней фотографии. А мальчик с другого краю как бы опирался на палку, которую, очевидно, сломали только что: несколько листьев не успел оборвать… Оставался мальчик в центре. У него на коленях лежала открытая книга, но не похоже было, чтобы он листал страницы, — руки были убраны за спину. И я понял, что мальчик и девочка, сидящие по краям, удерживают плечами мертвого брата. Так сказать, детское фото на вечную память.