Тимоти сглотнул, сказал вдруг фальцетом: "Извините".
"Я не собираюсь мешать тебе смотреть в окно, я, между прочим, нервничаю, а когда разговариваю, легче".
"Извините, - сказал опять пурпурный ребенок, но уже нормальным голосом. - А сигареты - папе".
И весь мой запал пропал. Очень умный мальчик.
Оказалось, что звать его надо Тим. А я ему сообщила, что мне двадцать четыре, зовут меня Ванесса в честь семейства бабочек, и такая я и есть рожденная порхать с цветка на цветок. И мы перешли на ты.
"Правда, симпатяга?" - спросил Тим. Ничуть не изменившиеся облака под нами были уже австрийскими. На фотографии девочка Карамель сидела на сером пони. Учитывая все, что парнишка выплеснул на меня по поводу своей домашней жизни, его энтузиазм казался очень странным.
"Да, - сказала я тупо, - и сколько ей тут лет?"
"Довольно много, около пятнадцати, можно судить по хвосту. Да что ты притворяешься, ты же практически ветеринар".
"Ну да, практически... Получила диплом незадолго до свадьбы и практиковала месяцев шесть, а до этого всю жизнь помогала отцу и студенткой много ездила. А потом вышла замуж и думала, что все".
"А твой муж кто?"
"Работает в "Пан Юропеан Кемикалз" в отделе торговли. Он хочет перейти в другой, потому что приходится очень много ездить за границу и мы почти не видимся, хотя и женаты. А когда он уезжает, я работаю, чтобы меньше скучать".
"Извини за практически, это оскорбление. - Он перебирал фотографии, в основном на них красовались лошади. - Ненавижу Лондон. Пока не умер дедушка, хоть на конюшне можно было спасаться, а потом, когда она все продала... А теперь я закончил школу и просто не мог не сделать чего-нибудь решительного".
"И заставил бедную мамочку отпустить тебя? Ничего, переживет".
Он хотел сказать что-то, но передумал и перевел разговор на Испанскую школу верховой езды в Вене.
Испанскую потому, что когда-то ее укомплектовали испанскими лошадьми самой древней породы в мире - потомками римских кавалерийских лошадей, скрещенных с арабскими, лучшими лошадьми для воинов. Белые жеребцы каждое воскресенье утром показывают чудеса выездки в прекрасном здании, похожем на бальный зал восемнадцатого века. Правда летом у них каникулы, но Тим надеялся, что отец, пробыв в Вене полгода, познакомился с нужными людьми и сможет провести его в конюшни и на тренировки. Тим говорил о том, что его интересует и казался совсем взрослым. Мы постепенно начали снижаться.
Удивительно, что лошади вообще не исчезли, когда развалилась австрийская империя. Когда образовалась республика, никто не интересовался этими реликтами и красивой жизнью, но потом они начали давать публичные представления, конечно, стали государственной собственностью, и теперь австрийцы преданно ими гордятся. Тяжелое время было и в конце последней войны, когда Вену бомбили. Директор полковник Подхайский вывез их из города, потом их освободила из Чехословакии американская армия и они разместились сначала в чем-то вроде бараков на севере, а потом в Пибере на юге Стирии, недалеко от Граца. С тех пор их выращивают в Пибере до четырех лет, потом лучших отправляют в Вену учиться, а остальных продают.
Представление потрясает своей древностью, движения и фигуры передаются год за годом, и все это идет от Ксенофонта, его "Искусства верховой езды". И это не просто выездка, которую можно увидеть на соревнованиях. Это танец, они просто парят над землей, это движения древних боев, когда лошадь должна чувствовать каждое желание всадника, от этого зависит жизнь.
Тим показывал фотографии лошадей, движущихся различными аллюрами, делающих пассажи, пируеты, пьяффе, некоторые очень походили на древние конные статуи. Все они - потомки шести скакунов, имена им даются двойные, первое - по имени отца, второе - матери. Там был Плуто Теодороста, любимец директора, недавно он умер. Теперь лучший конь - Маэстозо Меркурио, его фотография тоже присутствовала. Маэстозо Эле очень на него похож, они родственники. Конверсано Бонависто - фаворит предыдущего директора. Неаполитано Петра запечатлен в трудновообразимой позе. С ним связана какая-то история. Тим точно не помнил какая. Вроде его собирались подарить какому-то восточному властителю, но жокей убил коня, а потом себя, чтобы не расставаться. Один конь - Неаполитано Анкона - был темным. Раньше в этой школе встречались кони всех цветов, но теперь - только белые, и только один такой для поддержания традиции.
Мы уже подлетали к Вене, вынырнули из облака, внизу распростерлись голые щетинистые поля, а впереди - леса и серая река. Тим, похоже, решил отвлечь меня светской беседой от ужасов приземления и спросил: "А правда есть шесть сортов рака, которые можно получить от курения?"
"Да, наверное, но если ты беспокоишься о папе, то не принимай близко к сердцу. Думаю, он сам может о себе позаботиться".
"Я не беспокоюсь. По крайней мере, в этом смысле".
Что-то в его голосе сказало мне, что не такие уж это пустые речи.
"А в каком?"
"Тебя муж встретит в аэропорту?"
"Нет, он... Я потом с ним свяжусь. Я заказала комнату в отеле, поэтому буду рада, если вы с папой меня подвезете. Конечно, если ты не собираешься отделаться от няньки еще до встречи с ним".
Он не улыбнулся: "Вообще-то он меня не встречает".
"Но твоя мама сказала..."
"Знаю. Но нет. Я ей это сказал, так легче. Я соврал".
"А, ну да... Тогда..."
Что-то в выражении его лица меня остановило. Волосы он откинул назад, наполовину повернулся ко мне и явно приготовился к обороне. Пристяжной ремень усиливал впечатление, что он пойман и загнан в угол.
"А что, это так важно", - спросила я.
"Нет, - он прочистил горло, - это... Я думал, все будет нормально, а теперь дошло до дела, и я начинаю сомневаться, я бы сказал... Возможно, она права, и я глупый ребенок, которого нельзя отпускать, но я... Говоришь, у тебя есть отель?"
"Да, прямо в центре, на Стефансплац, напротив собора святого Стефана. А что? Ты хочешь поехать туда со мной? Нормально, так и сделаем. Знаешь, не говори мне ничего, если не хочешь... Ну расслабься, Тим, может, все не так плохо? Что ты сделал, не сказал ему когда приедешь?"
"Хуже. Он меня и не ждет. И не приглашал. Я все придумал, чтобы уехать. Вообще-то он мне не писал. Ни разу. Не смотри так, это мне почти все равно. Мы никогда не были слишком близки, и, если он не хочет, это его право, да? Не думай, что я наврал маме про письма потому, что хотел, чтобы он... А просто, чтобы уйти".
"Другими словами, ты убегаешь. И поскольку тебе навязали няньку, которой велели передать тебя лично в руки, приходиться каяться".
"Ну, не так, - он выглядел благодарным за мой спокойный тон, - я легко мог от тебя убежать. Это было бы просто нечестно, оставить тебя один на один с последствиями". "Поняла, спасибо. А как с деньгами?"
"Около двадцати фунтов. А на проезд я, можно сказать, украл, хотя и не совсем. Это с моего счета, но нельзя их трогать до восемнадцати лет. Но это скоро".
"Значит, ты и не собирался с ним связываться?"
"Да не то, чтобы... Надо где-то жить, пока я найду работу, а двадцать фунтов навсегда не растянешь. Он обалдеет, конечно, но, думаю, справится".
Похоже он оказался взрослее, чем я думала.
"Ну ладно, поедем в отель, умоемся, позвоним твоему папе, и он, наверное, приедет... Если он дома. Сейчас август, может, он в отпуске".
"Вот за этим и нужны двадцать фунтов. На... период междуцарствия".
"Тимоти Лейси! Ты пытаешься сказать, что обманул свою бедную мамочку и ушел в туман с закрытыми глазами, не имея ни малейшего представления, где твой папа вообще есть?"
"Ну, он живет в Вене, точно. Оттуда приходят деньги. Да не волнуйся так. Сейчас уже поздно, я проживу в отеле до понедельника и свяжусь с его банком. Я не буду к тебе лезть, все будет нормально, и есть масса вещей, которые я собираюсь сделать, а когда ты встречаешься с мужем?"