Почему так получается? Почему даже она, со всеми своими деньгами, удачливостью, наконец любовью, не смогла предотвратить трагедии? Интересно, порой размышляла Тер, а если б на месте Дона был какой-нибудь миллионер? Или, наоборот, Тер была бы не Тер, а… ну такая же бедная, что ли (она не могла подобрать слово), как Дон? Получилось бы так? И вообще имеет ли значение разница в их положении? А если б все было хорошо с этим — она не хотела определений, — то как бы сложилась их жизнь? Как смотрит на все это ее отец, как посмотрят друзья, их «круг», общество? Тер начинала задумываться и об этом. Что, если действительно, а не на словах придется изменить свою жизнь, жить так, как живет Дон, сумеет ли она? И не разрушится ли вся их любовь через год или два? Тер гнала эти мысли, она была упряма, честолюбива, она любила Дона и не отступала в борьбе. Но мысли, разные мысли незваными лезли в голову.
Тер похудела. Хмуринка теперь не исчезала с переносицы. Улыбка все реже освещала лицо. Господин Лонг начал беспокоиться и, конечно, выяснил бы, в чем дело, если б в один недобрый день Тер сама не пришла к нему.
Это было странно. Но то, что она пришла поздно, когда отец предположительно спал, пришла в его личный кабинет без стука, казалось вообще невероятным. Такого еще не бывало.
Когда Тер в ночном халате и туфлях неожиданно открыла дверь и вошла в комнату, господин Лонг был настолько потрясен, что не сразу, испуганно спросил:
— Что случилось, Тер? Что случилось, говори!
— Ничего особенного, папа, — спокойно ответила Тер, — мне просто надо поговорить с тобой.
— Это нельзя было отложить до завтра? — недовольно, но успокаиваясь, спросил господин Лонг.
— Я уже несколько месяцев откладываю. Больше не могу! — Тер всхлипнула.
— Садись, девочка, — господин Лонг озабоченно придвинул ей кресло, — я слушаю тебя. И ради бога, не плачь. Что бы ни было, все устроится.
— Папа, я люблю Дона…
(Господин Лонг похолодел. Неужели этот негодяй посмел?.. Неужели они уже все решили?..)
Тер, словно прочтя его мысли, устало махнула рукой:
— Нет, папа. Речь о другом. Дон стал наркоманом. Долго рассказывать, как это произошло, да ты и не поймешь, ты слишком далек от этого. Но это так. Не хотела раньше времени говорить, сама старалась устроить все как могла. И по врачам мы ходили и вообще… Пока ничего не помогло. Сейчас уже нет у меня ни денег, папа, ни сил. Помоги…
Она опустила голову, шмыгала носом, вытирала глаза.
Господин Лонг сидел, потрясенный.
Проморгал! Ай, проморгал! Но как мог он предвидеть, что его разумная, сильная, его такая волевая дочь допустит, чтоб эта тряпка, этот жалкий нищий, этот… этот… превратился еще и в наркомана! Нет, это уже слишком! Самый простой выход из положения… Но Тер любит его, а он, Лонг, любит свою дочь. Он не может огорчить ее. О господи, за что?..
Однако не в характере господина Лонга сидеть без дела и предаваться печальным размышлениям.
Прежде всего надо выручить этого болвана, а потом уже думать, как избавиться от него. Слишком долго он от носился к этому несерьезно, считал детским увлечением дочки. Порой думал, что и Дон может пригодиться в хозяйстве. Проморгал, проморгал! Дочь-то выросла, скоро двадцать. И не детское это увлечение, а любовь. Нужно оторвать ее от Дона, оторвать во что бы то ни стало! Сейчас не получится, сейчас она не бросит его ни за что, она будет сражаться за него. И он должен ей помочь. Это как в дзюдо: уступить противнику, чтобы потом победить.
Лицо господина Лонга снова полно энергии. Глаза выражают сочувственную озабоченность. Он кладет руку на плечо дочери:
— Не огорчайся, Тер. Все будет в порядке. Ручаюсь. Он берет телефон. Набирает номер. Прикрыв трубку рукой, бросает Тер:
— Лучший специалист в мире. Поставит безошибочный диагноз… Да! Это я, Лонг. Привет, Гунст. Еще не спишь? Да, есть дело. У меня друг приохотился. Надо его посмотреть и сказать, что делать. Словом, вылечить. Приедем завтра к часу дня… — Ну вот, иди спать, Тер. Завтра к двенадцати доставь мне его сюда. Мы поедем к Гунсту. И ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо.
Тер обняла отца, прижалась мокрой от слез щекой к его подбородку. Глаза ее сияли — она снова обрела надежду.
— Спасибо, папа! Ты у меня не человек, ты святой. — Она улыбнулась. — Тебе только нимба над головой не хватает.
На следующее утро в полдень Дон сидел на краешке стула в домашнем кабинете господина Лонга (специально приехавшего ради этого случая домой среди дня).
Хозяин кабинета расхаживал перед Доном (от чего рябило в глазах) и, энергично жестикулируя, держал речь.
— Видишь ли, Дон, когда Тер мне все рассказала, я, прости меня, не удивился. Нет. Ты хороший парень, работяга в ученье, спортсмен, не пьешь, не куришь, любишь родителей, ходишь в церковь… Ах, не ходишь? Ну, черт <; ней! Так вот — хороший парень. И все же даже ты попался в страшный плен. Это какое-то поветрие, эпидемия, всеобщее безумие! Вся молодежь, школьники, половина армии — все жуют, курят, колют, нюхают эту дрянь, отравляются, сходят с ума, гибнут. Зачем? Мы богатейшая страна, перед любым открыты любые перспективы, неограниченные возможности. Возьми меня. Я построил свое благополучие, свое богатство без помощи наркотиков… Никогда их не употреблял. И счастлив. А вы все ищете счастья и благополучия в дурмане. Нельзя, надо быть реалистом. Тебя-то что потянуло на… — Он посмотрел на часы. — Ладно. Поехали.
Ровно в час они входили в кабинет доктора медицины Гунста.
Кабинет помещался на двадцатом этаже роскошного нового здания. И, по существу, занимал весь этаж. Там были и подсобные помещения, и рентген, и процедурные, и аптека, и комнаты ожидания с цветными телевизорами, и, наконец, святилище — сам кабинет. Десяток сестер и ассистентов обеспечивали работу. Доктор Гунст был богат. Его пациенты, сплошь миллионеры, платили ему астрономические гонорары за постановку диагноза (несуществующих болезней) и лечение (здоровых людей.) Но гонорары те были мизерны по сравнению с другими гонорарами, которые платили Гунсту боссы наркотического бизнеса за специальные экспертизы и консультации, не заносившиеся ни в какие книги и журналы приема.
Он ждал их в кабинете, напоминавшем смесь приемной залы Лувра времен Людовика XIV и штурманской кабины космического корабля трехтысячного года.
Высокий, худой, с козлиной бородкой, доктор Гунст весело смотрел на вошедших сквозь необыкновенно толстые стекла очков. И потирал руки.
— Лонг, дорогой, привет!
Он указал Дону на кресло (напоминавшее трон Людовика XIV, при виде которого рука пациента тут же благоговейно тянулась за чековой книжкой) и скомандовал:
— Садитесь, расслабьтесь, ни о тем не думайте. Будем беседовать.
— Я подожду в приемной, — поспешно сказал господин Лонг и вышел.
Доктор Гунст работал добросовестно.
Беседа, осмотр, какие-то пробы и анализы, для которых в кабинет вызывались ассистенты и помощники, длились около полутора часов.
Потом был приглашен господин Лонг.
Гунст стоял, широко улыбаясь, глаза за толстыми стеклами успокоительно лучились.
— Вот и все. — Он похлопал ошалевшего от всех процедур Дона по плечу. — Ничего страшного. Все исправимо. Сегодня составлю график лечения, и через месяц молодой человек снова будет лучшим нападающим «Рысей». Кстати, как вы думаете, молодой человек, в этом сезоне «Львы» побьют «Комаров»? А?
Дон что-то невнятно промычал в ответ.
— Я так и думал, — радостно закивал доктор Гунст. — Они куда сильней. Да, ну вот. Можете идти, А тебя, Лонг, прошу на минутку задержаться. Есть разговор на совсем иную тему.
Дон попрощался и вышел. Господин Лонг остался за массивными двойными дверями.
Лицо Гунста переменилось. Не садясь, он заговорил:
— Дело плохо, Лонг, зашло далеко. Или надо надолго изолировать, лишить приема, и, как он это перенесет, сказать трудно, может кончиться катастрофой. Или гипноз, но у парня сейчас такая психика, что прямо скажем…