— Это близко? — спросил он.
— От Лонгрока? — Она взглянула на масштаб. — Близко. Миль пять, пожалуй.
— Ты еще можешь вернуться домой, — заметил Паскью.
— Я сидела на дереве и ела фрукты, пока она умирала.
Питер Новак неплохо сохранился для своих семидесяти лет — прямая осанка, размашистый шаг, копна волос. Когда он заговорил, Паскью уловил легкое посвистывание в легких.
— У меня всегда так, когда весна затяжная, как в этом году, — объяснил он. — Видимо, аллергия; но добьет меня не она. — Стоило ему заговорить о Марианне, как голос его стал глухим и подавленным. — Говорите, когда мы жили в Клайдоне? Ну, в таком случае вы наверняка знаете ее лучше меня. — Он поморщился. — Я постоянно находился в разъездах. Это называлось «делать карьеру». В то время мне казалось — это единственное, чем стоит заниматься. Да, я думал именно так. А потом все кончилось. И карьера тоже. Или же кто-то забрал ее у меня. Жена за три месяца буквально сгорела от рака. — Он усмехнулся, и в груди засвистело чуть громче. — А фокус вот в чем: они внушают тебе, что ты навсегда останешься молодым или по крайней мере долго не состаришься. — Он вопросительно взглянул на Софи. — Вы хоть представляете себе, где она может сейчас находиться?
— Мы надеялись застать ее здесь.
— Для полиции она всего лишь учтенная единица. Вы же знаете: люди исчезают один за другим.
— Да, это обычное дело, — согласился Паскью.
— Но только не для меня. — Они сидели в саду, из которого открывался вид на море. Крытый низко нависающей соломенной крышей дом стоял особняком прямо у подножия холма. — Обычное бегство — так сказал один из них, я сам слышал.
— Полицейские всякое повидали, — заметил Паскью. — А пропавшие люди... для властей они как автобусы: этот ушел — через минуту подойдет следующий.
— А как это случилось? — поинтересовалась Софи.
Новак пожал плечами и устремил взгляд на море.
— Время от времени она приезжала домой. Поживет с месяц и уедет. Вы ведь знаете, она стала археологом. — Паскью и Софи, не сговариваясь, покачали головами и тут же спохватились, поняв, какой у них при этом дурацкий вид. — Поэтому ей приходилось много ездить. В перерыве между экспедициями, если она не читала лекции или не испытывала желания побыть в Лондоне, приезжала сюда. Знаете, мы друг другу нравились. И хорошо ладили.
Облака, похожие на плевки, затянули небо. Солнце спряталось, и стало прохладно.
— А случилось это так: она ушла и не вернулась. Ее машину нашли на железнодорожной станции. Это утвердило их в мысли, что она... сбежала. Они даже не задались вопросом, что послужило причиной. Спроси их об этом — пожмут плечами в недоумении. — Он жестом пригласил их в дом, внезапно забеспокоившись. Горе заставило его забыть о гостеприимстве. — Могу я вам что-нибудь предложить? Может быть, кофе?
Паскью отказался. Ему хотелось задать старику кое-какие вопросы, но он опасался показаться чрезмерно любопытным. Они всего лишь друзья, заглянувшие проездом. Пришлось ждать и надеяться, что старик сам вспомнит что-нибудь важное. Он лишь позволил себе дать нужное направление разговору.
— Мы писали ей, что, возможно, заедем сюда.
— Правда? Ей всегда приходило много писем. — Он задумался на секунду. — И она не ответила вам? Не написала чего-то, что могло...
— Нет. — Паскью рассчитывал услышать о каком-нибудь необычном письме.
— Знаете, это очень тяжело. — Новак подался в кресле вперед, словно желая поточнее выразить свою мысль. — Для полиции это просто еще одно заведенное дело. Еще один беглец. Они ищут аналогичные случаи и находят. Тут исчез человек, там исчез, а вон в том месте еще пятьдесят... Как объяснить им, что с Марианной дело обстоит совсем иначе? С какой стати они должны мне верить? Для этого им нужно понять, как мы жили, что было важным для нас, для нашей семьи. Я говорю им: «Неужели вы не понимаете? Она не могла уйти и не вернуться. Исчезнуть без причины. Просто взять и уйти». Но они должны знать все, что знаю я, чтобы быть уверенными, как я. Они ищут аналогию с остальными случаями, когда человек действительно сбежал. Облака приняли очертания галеонов, проплывающих мимо, наперекор волнам. Питер Новак приподнял голову. Но Софи и без того знала, что он плачет.
— Как мне заставить их понять? — спросил он. — Как объяснить им?
Он порывисто поднялся и пошел в дом. В какой-то момент могло показаться, что они вывели его из терпения — друзья, не принесшие никаких добрых вестей. Но вот он появился снова, держа в руке коробочку для визитных карточек. В ней лежали отпечатанные на заказ объявления со студийной фотографией Марианны, заголовком: «ВЫ ВИДЕЛИ ЕЕ?» и кратким описанием ее примет.
Новак дал каждому по карточке.
— Вот все, что я мог сделать, — сказал он. — Поймите, все дело в неизвестности. Знай я, что произошло, легче было бы перенести горе.
Небо стало шиферно-серого цвета, с черными пятнами. Первые капли дождя застучали по металлической поверхности автомобиля, а через несколько мгновений хлынул ливень. Он обрушился на них и стал яростно бить по машине, словно молот по наковальне. Паскью включил у «дворников» двойную скорость и напряженно смотрел на дорогу. Казалось, машина движется под водой. Сквозь пелену дождя проступали очертания оград, деревьев, сама дорога — она превратилась в бурный коричневый поток, уносивший их прочь.
Она никак не могла его разговорить и в конце концов тоже умолкла. Отрезанная от внешнего мира дождем, Софи сосредоточилась на серебристых очертаниях, надвигавшихся на них сквозь потоки воды.
Было раннее утро, но из-за ливня казалось, что близятся сумерки. Гостиничный номер Паскью казался глубокой синей пещерой. Он сидел у окна, то и дело потягивая виски, а Софи стояла в дверях, ожидая, пока он обратит на нее внимание. Она пришла к нему в комнату, чтобы открыть тайну внезапно охватившей его депрессии.
— Это ты из-за старика так расстроился? Конечно, в его годы тяжело лишиться всего. Но ведь твоя жизнь еще не кончилась...
Где-то неподалеку от мыса прогремел гром, будто пушечный выстрел; брызги дождя и морской воды ударили по стеклу.
Он сказал:
— Была группа женщин, называющих себя «Матери плаца де Майо». Они носили с собой фотографии мужей, сыновей, дочерей, внуков и внучек. Не расставались с ними, когда шли демонстрацией по плаца. Это было в Аргентине, в 1978 году. С фотографии смотрели «Los Desaparacidos» — пропавшие без вести. Тогда пропали тысячи людей — их похитили. Начали с тех, кто представлял опасность для режима, но очень скоро стали хватать всех подряд. Достаточно было оказаться не в том месте, не в то время, не так выглядеть, быть связанным с кем-то не тем, носить не такое имя... Хватали детей, беременных женщин, ни в чем не повинных людей, заталкивали в грузовик. Потом подвергали пыткам. Некоторые не выдерживали — умирали. Других после пыток казнили. Немногие выживали. Так продолжалось семь лет. Я был там недели две.
Софи прикрыла дверь, села на кровать так, чтобы Паскью не видел ее, пока говорил.
— Как ты там оказался?
— Я — адвокат. Различные правозащитные организации направляли туда добровольцев. Не знаю, может быть, сказались мои прежние радикальные убеждения? Как ты думаешь?
— Многое изменилось за те годы, — сказала она.
— Все изменилось с тех пор, как умерла Лори.
— Что же было дальше?
— Меня занесло в Ла Плата, одно из запретных мест. Я собирался записать на магнитофон несколько заявлений, сделанных родственниками пропавших без вести. Меня схватили солдаты прямо посреди улицы, избили на глазах у всех. Я орал на них, объяснял, кто я такой, пытался показать паспорт, удостоверение личности. Тогда меня отвезли в полицейский участок номер пять, под таким названием эта тюрьма числилась в списках «Международной амнистии». Один из них, видимо офицер, забеспокоился. Меня заперли в камере и отправились кого-то искать. Я ничего не знал. Думал, сейчас меня будут пытать... Выпьешь со мной?