Он принес из ванной еще один стакан. В окна Софи видела серую завесу дождя. И такое же серое море.
— Меня продержали там часа три. Да, три часа. И все время я слышал крики. А время от времени — шаги. В подвале было всего одно окошко, совсем маленькое, высоко над железной дверью; свет едва пробирался через него. До меня беспрерывно доносились вопли мужчин и женщин. Они не смолкали ни на минуту. Я сидел и ждал своей очереди. Потом меня отпустили.
— Сколько же всего погибло людей? — спросила Софи.
— Никто точно не знает. Может быть, десять тысяч, может быть, и больше. Их увозили, держали в заключении и убивали без суда. И никто не знал, куда они делись. После ареста они просто считались пропавшими без вести. Их до сих пор ищут: матери, жены, мужья... — Он сделал вздох, как будто трудно было дышать. — Братья, сестры, дети.
Дождь все барабанил по стеклу. Паскью и Софи сидели рядом — два силуэта в сгущавшейся темноте.
— Из-за того, что меня избили, возник небольшой дипломатический инцидент. — Он рассмеялся. — Наши требовали объяснений, что-то в этом роде. В ответ было заявлено, что меня забрали в запретной зоне. Конечно, у меня была своя «легенда», но она была у всех, кто ходил туда. Каждый знал, что происходит; во всяком случае, догадывался. Но самое главное — никто этого будто не замечал. В тот же год Аргентина выиграла мировой кубок на глазах у тысяч людей.
Стена ливня, переместившаяся было к морю, снова вернулась к ним. Стекла дрожали от раскатов грома.
— Прежде чем уехать, я сходил на плаца де Майо. Видел там матерей, ходивших по кругу с плакатами и с фотографиями — размытыми лицами и подписанными чернилами именами. Площадь кишела солдатами и людьми из сил безопасности. Женщины не смотрели в их сторону. Они несли фотографии дорогих им людей. Это все, что они могли сделать.
— Отец Марианны сейчас выглядит так же, — сказала Софи.
— После демонстрации они рассеялись по боковым улицам. Я спросил одну из женщин, кто у нее на фотографии. Оказалось — сын. Но пропали у нее еще невестка и внук. «Думаю, они мертвы, — говорила женщина. — Чувствую это сердцем. Но хуже всего неопределенность. Знала бы, что с ними, было бы легче...» — Он отставил бутылку с виски.
Софи налила себе.
— Больше вопросов нет, — сказала она.
— Не обращай внимания, — ответил он. — Я, наверное, здорово пьян; только не чувствую этого.
— И что ты сделал... — В это время темноту над морем прорезала тонкая полоска, заряженная электричеством. Молния на миг ослепила Софи, следом за вспышкой прогремел гром.
— Что ты сделал, когда Лори умерла?
— Когда Лори наложила на себя руки, — уточнил он, — когда мы ее убили.
— Ну хорошо. После всего, что случилось.
— Для начала поехал в Аргентину.
— Так вот, оказывается, что это было, — догадалась она. — Покаяние? Замаливание грехов?
— А что сделала ты? — Голос его звучал более глухо, как будто внезапно подействовало виски.
— Вышла замуж, — ответила Софи. — И это определенно было замаливанием грехов.
Глава 17
Гром растревожил их. Мак то и дело нервно покашливал. Дама с Цветком раскачивалась, словно кукла на шарнирах. Беспокойство нарастало. Удивленная Челюсть блуждал от кресла к креслу, пока санитар не усадил его в задних рядах. Зрители вели себя так, словно лошади в охваченной пожаром конюшне. Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой сидел мирно, пока Зено доставал изо рта огонь и запихивал его себе в карман.
«Эти сумасшедшие, — думал Гарольд Пайпер, — просто испугались грозы». Он быстро проделал в уме вычисления, используя элементарную геометрию. Теперь будет что рассказать доктору Харрису.
Зено проглотил огонь и через мгновение вытащил изо рта длинный шнур с разноцветными треугольными флажками.
«Хороший фокус, — подумал Пайпер, — мне нравится».
Запрокинув голову, Зено извлекал все новые флажки, перебирая руками. У его ног образовалась уже целая горка — это наводило на мысль о разноцветных лоскутах, валяющихся на земле после парада.
Пташка что-то защебетала, словно сонный птенец. Пайпер беззвучно рассмеялся: «Подумать только, я — среди этих лунатиков! Безопаснее места и не найдешь». Ему пришла на ум соответствующая пословица: дурака прячут среди детей, а мудреца — среди дураков". Собачья Морда облачилась в свои лучшие воскресные наряды и нарумянилась так, что, казалось, у нее лихорадка, зеленые глаза поблескивали. От носа к подбородку тянулся след помады.
«Знаете ли вы то, что знаю, я? — Беззвучный смех комом застрял у Пайпера в горле. — Знаете ли, кто я такой?»
Зено наполнил краской три шарика, надул их, потом подвесил к доске. В полоске света сверкнули ножи, посвистывая, как крылья. Из одного шарика облачком вырвался синий дым, из второго — красный, из третьего — белоснежный голубь.
«И это мне нравится», — подумал Пайпер.
Молния с треском сверкнула вдоль берега — блестящая импровизация. Зрители вскочили с мест и стали выглядывать наружу, словно животные, спугнутые во время трапезы.
"Вы не знаете то, что знаю я. Вы не знаете, кто я такой. — Он мысленно пошутил, развеселив сам себя: — Вопрос: почему сумасшедший ведет себя по-сумасшедшему? Ответ: потому что он знает, как это делать... Двенадцать... — считал он, — тринадцать... четырнадцать".
Снова прогремел гром.
Он вычислил углы и установил центр грозы. Зено к этому времени забрался в сундук, одетый в смирительную рубашку и опоясанный цепями, и теперь санитар прилаживал цепи снаружи сундука.
Через некоторое время на сцене появился клоун и стал возиться с замками. Ничего не получилось. Но на этот раз он не ушел за кулисы, как обычно, а спрыгнул со сцены и принялся расхаживать среди зрителей, приветливо улыбаясь.
К клоуну с двух концов зала поспешили санитары. Зрители встревоженно зашумели, стали вертеть головами, косить глазами, поднимать руки, словно загораживаясь от чего-то. Клоун переходил от ряда к ряду, затем протиснулся между кресел, к свободному месту слева от Пайпера, и присел. Пайпер нервно теребил галстук-бабочку, затягивая потуже узел. У клоуна тоже было какое-то подобие бабочки, вращавшееся, словно пропеллер. Санитары взволнованно встали по краям этого ряда кресел, но лучезарная улыбка клоуна их успокоила.
Они сидели рядом, словно в ожидании чего-то. Клоун доверительно наклонился к Пайперу и кивнул в направлении сцены:
— Знаешь, он никогда не выберется оттуда. — Пайпер выглядел озабоченным. — Я проверил все замки. Это безнадежно. Он никогда больше не увидит свет.
Пайпер переводил взгляд со сцены на клоуна.
— Если только... — зашептал клоун, похлопав Пайпера по коленке. На правой ладони у него лежал серебристый ключик. Он сжал ладонь в кулак, потер кулак левой ладонью, и ключик исчез, а клоун повернул руки ладонями кверху.
Пайпер засмеялся. Вы не знаете того, что знаю я.
Клоун снова извлек откуда-то ключ, видный только ему и Пайперу, и лукаво подмигнул. После этого он вернулся на сцену и снова принялся изо всех сил трясти цепи. Потом повернулся к зрителям и развел руками, как бы признавая собственное бессилие. Как только он исчез за кулисами, все взоры устремились к сундуку. Прошла минута, может быть, две. Цепи с сундука спали. Зено выбрался наружу, сопровождаемый раскатами грома и неистовыми аплодисментами одного зрителя.
Вы не знаете того, что знаю я. Санитары расхаживали между рядами, негромко переговариваясь. Двое больных плакали. Кашляющий Мак по-прежнему издавал свое «кхе-кхе-кхе». Дама с Цветком сидела, обхватив себя руками за плечи.
Вы не знаете, кто я такой. Сэр Гарольд Пайпер хлопнул в ладоши и издал короткий смешок, похожий на крик осла, подумав: «Мне нравится этот клоун».
Доктор Леонард Харрис был твердо убежден в том, что у некоторых сумасшедших железная логика. Он верил также, что, если ждать безумия, оно непременно придет. А поскольку безумие в психлечебнице — норма, люди ведут себя тоже соответственно.