А через пару дней пришли воины императорские во двор.
– Выходи, изменник! – кричали, – Выходи, негодяй!
– Что за шум? – спросил, выйдя к шумливым гостям.
Те без уважения навалились... Пару десятков разбросал, а то и три иль четыре незваных гостей... А потом навалились, разрезал какой-то трус ему ногу так, чтоб на ногах не стоял.
– Схватить изменника! – кричал, командуя, на его дворе чужой человек.
И того, чужака, слушались. И людей вытаскивали, оземь швыряли. Жён тащили за волосы... Те плакали, да тряслись... Не приметил только военачальник самой молодой наложницы да старшей дочери от первой жены. Неужели, смогли сбежать? Ну, молодцы! Хоть и женщины, а молодцы! Только бы не замешкались, хватая вещи! Только бы далеко убежали! Далеко-далеко... Только бы боги хранили их! Хоть их! Хотя бы их двоих!!! А он, так и быть, готов ответить перед богами за вызванный у них им гнев.
Военачальник поднялся – и попятились воины вокруг – и встал, ровно встал, гордо голову подняв. И как он стоять смог, когда по ноге так мечом отхватили?.. Но он стоял. Истекал кровью, но стоял.
– Почему шумите в моём доме? – спросил спокойно.
И тут ему стали совать под нос какое-то письмо, написанное не его руками. Как будто в том самом письме он самолично обещал прийти на подмогу воинам заморского императора. Чтобы свергнуть своего. Как будто яда страшного и незаметного прислать просил. И сам же обещал угостить отравой своего повелителя.
А Юуси стоял поодаль. Его военачальник почему-то приметил сразу. В горле перехватило.
«Это так ты за заботу о тебе отплатил? Так?!»
Но Юуси стоял бледный и смотрел отчаянно. Впервой занесло мальчишку между прихотями и жёсткими играми двора. Небось, его же и заставили подбросить то обманное письмо. И теперь стоит и сам в ужасе от того, что натворил. Но нет ему пощады! Никогда не простит его военачальник, даже на другом берегу Жёлтой реки!
Потом его связали и избили. Заперли почти в полной темноте и сырости. Но пальцы дотянулись до заколки с красной хризантемой, смогли прощупать под одеждой цветок...
Так и ночь просидел без сна мужчина. И думал военачальник, уже бывший, что, быть может, также когда-то сидела потерянная в темноте та девушка из деревни на приграничной земле. Носила ли она подарок, который он сделал своей рукой? Или выбросила, когда уехал? Или выбросила какое-то время спустя, испугавшись, что он не вернётся? Сама ли выбросила? Заставили ли? Засыпала ли ночью в чьих-то объятиях? Или его ждала? Отчего исчезла та деревушка с лица земли? Ведь вроде и не слишком большая была, но жизнью кипела, когда приезжал тогда вместе с войском, ещё не своим... Но может, там её встретит, по другую сторону Жёлтой реки? Встретит, расспросит и всё поймёт. Тогда точно всё поймёт...
А когда вдруг в темницу дочка старшая проскользнула – уговорила-то как-то тюремных стражей – отчаянная да встрёпанная, рыдая, опустилась на колени на грязный пол возле ограды... Да сказала, что спасти не смогла и, рыдая, поклонилась головой до земли, он недолго думал. И отдал ей своё последнее сокровище. Как память последнюю об отце. Да извинился, что теперь скитаться ей, коли дальняя родня не примет, да не сбережёт.
– Ничего, отец. Страшна беда, да не ты причина, – дочь сказала, – Я как-нибудь постараюсь жить. С Сакурако успели взять по шкатулке с украшениями. Как-нибудь выживем. Как-нибудь проживём. Ты прости меня, отец, что я не смогла спасти тебя, как бы кого ни просила из родственников столичных, да важных господ.
– Берегла бы себя лучше, – отец сказал её, да вздохнул, – И постарайся столичным на глаза не попадаться. Беги из столицы. И как можно скорей.
– Не волнуйся отец: кое-кто из слуг не был дома в тот день. Если верность для них дороже жизни, они помогут. Поддержат меня и Сакурако.
Поклонилась опять, на коленях, да головой до земли. Более сделать ничего не могла. Лишь уйти. И выжить. Он просил её только об этом. Только выжить. Да жить. Да простить нерадивого отца, что не защитил, что защитника ей найти не успел.
И казнить его собрались быстро, без особых расследований. На другое же утро. По-простому, у тюрьмы. Как какого-то бродягу. Император новый даже не уважил своим присутствием: более видеть его не хотел. Так ему передали. Вот, спрашивается, на что он ему верно служил? Ежели б воля его – не подчинился бы более никому. Ну да там, за Жёлтой рекой, уже, наверное, и не навоюешься...