Как водится, начал Коновалов издалека, вспомнив только что приключившуюся с Биндой историю в окраинном Дворце культуры — о реплике известного поэта Коновалову уже успели поведать невзначай.
— А это правда, что вчера пришлось стать знаменитым? — весело спросил Коновалов. История с магнитофоном его и в самом деле позабавила, к тому же он любил, когда пижоны получают по заслугам.
— Угораздило, — ответил Бинда очень досадливо, но отнюдь не мрачно, как бы великодушно прощая чудачества великих. — Поэт он бесспорно талантливый, но, по-моему, нет таланта без придури, если говорить откровенно.
«Только не с тобой — откровенно», — мысленно откомментировал Коновалов, потверже сжимая телефонную трубку. В трубке вроде как жестким крылом зашуршала большая птица, и Коновалов ясно представил, как Бинда с плеч своего конечно же новенького пиджака — «комильфо», он всегда носит только костюмы с иголочки, — пытается стряхнуть перхоть.
— Откуда известно? — наконец спросил Бинда как из пустоты.
— Известно. Дело нехитрое.
— Но-о… — Бинда изумился деланно. — Поэзия и контроль!
Коновалов ему сразу же возразил, тоже полушутливо, сказал, что и в поэзии финансы — не последний фактор, и коль есть такое давнее произведение, как «Разговор поэта с фининспектором», то почему с нынешними инспекторами не может быть никаких разговоров о поэзии?
«Нашелся инспекторишка!» — подумал он о себе за Бинду. Тот уловил некий намек в плосковатой шутке и встревожился.
«Нипочем зря напугал человека!» — усовестил себя Коновалов и посетовал вслух, что ему не удалось попасть на вечер поэзии: не хватило билетов.
— Так мне бы позвонил, я мигом бы устроил! — взбодрившись, сказал сожалеюще Лаврентий Игнатьевич, но окончательно с тревогой не расстался.
— Закрутился, понимаешь, не успел, — сказал неправду Коновалов, замечая, что, говоря с ним, Бинда пытается решить совсем не новую и не простую для него задачу: как называть Коновалова — на «ты» или на «вы». Сам же Коновалов этих решений умело избегал. Чувствуя замешательство собеседника, он привычно маневрировал глаголами, по выработанной привычке не давая повода для излишней фамильярности, но и не впадая в отпугивающую сухую протокольность. И уже не интуитивно, а наяву угадывал Коновалов намерение п р о щ у п а т ь его на несомненно более важную тему, чем казус с магнитофоном, но, чувствуя это, Коновалов и виду не подавал, развивая ситуацию, чтобы создать абсолютно удобный и ни к чему не обязывающий его, Коновалова, момент, когда он естественно, как не об услуге или одолжении, спросит о переводе.
— Ну так в следующий раз не надо теряться, — настаивал Бинда. — Надо звонить, не стесняться, через нас интереснейшие штуки иногда проходят…
— Спасибо.
— …а что касается поэтов, они такие, ославят, потом доказывай, что не верблюд. Ну да бог с ними, обижаться грех. Может, сейчас что-нибудь надо?
— Да нет, вроде бы нет, ничего не надо… Хотя… — Коновалов понял, что удобный момент наступил и сказал как можно безразличнее о том, что перед ним лежит бумажица на аглицком, в полторы странички.
— Перевести, что ли? — нетерпеливо уловил понятливый Бинда. — Или размножить? Там как с п о л и т и к о й, в бумажице-то?
— С политикой? — засмеялся Коновалов совпадению. — С политикой лады. В полном соответствии с духом Хельсинки, Женевы и Белграда. Переведешь, сам убедишься.
Бинда охотно подхватил «ты»:
— Ну, если ты уже все знаешь, зачем тебе переводить? Ага, чтоб надежнее было?
— О! Вот и цена набивается умеючи! — воскликнул Коновалов, безуспешно пытаясь перевести разговор снова в плоскость неопределенного ни «вы», ни «ты», но не тут-то было, Бинда уже, заметно обрадовавшись, прочно перешел на «ты»:
— При чем цена? Тебе мы сделаем по первому разряду. Я ж тебе втолковывал, какие у нас к а д р ы, — последнее слово Бинда произнес с усмешкой и явным намеком на иной смысл. — Неужели ты звонил, чтобы удостовериться, была со мной, поэтом и магнитофоном хохма или не была?
— Представь себе, — решил охладить Бинду Коновалов, — только поэтому. Хотелось узнать, верно ли болтают.
— Верно. Все, как есть, верно, — вздохнул Бинда. — Болтают. На чужой роток не накинешь платок. Ну да ладно. Забудь. А ты теперь, я слышал, двойным начальством стал? Поздравляю! — Не льстивое, а искреннее вдохновение звучало в голосе Бинды, но через секунду оно сменилось глубокой озабоченностью, природу которой, однако, Бинда старался выдать за столь же искреннюю, что и только что высказанную радость: — А верно, что на собрании лишь один Корнеев голосовал против тебя?