Небезлюбопытны были и другие уловки завоевать его расположение — уловки похитрее и тоньше. Их дипломатическая изощренность Коновалову даже немного нравилась своей кажущейся безобидностью. Мнимость ее он распознавал быстро, но как охотник не гасил азарта, желая всякий раз добраться до истинного смысла, сокрытого под невинной личиной — скажем, чьего-нибудь интеллигентского намерения заинтересовать какой-нибудь редкостной книгой из сферы его былых и нынешних увлечений, а после раздобыть для него эту самую книгу, но не подарить, а просто дать п о ч и т а т ь.
Дарить — безнадежное дело. Все хорошо знали: подарков ни от кого, кроме стародавних друзей из авиационного и журналистского кланов, он не принимал, а перед друзьями в этом смысле тоже никогда не оставался в долгу: если ему дарили, он не то чтобы немедленно, но скоро отзывался и находил самый невероятный повод, однако же всегда убедительный, чтобы отвалить иной раз такой ответный подарок, какой другу и не снился. Верно, никогда он не имел дел с драгоценностями и прочей пошлой мишурой, которая, как он правильно полагал, может нравиться лишь людям ограниченным.
В желании дать п о ч и т а т ь хорошо просматривалась корысть двоякая: во-первых, поглубже расположить к себе на правах какого-никакого, но все же единомышленника, а во-вторых, что прагматически было главнее, — заручиться возможностью для новой с ним, Коноваловым, встречи. Встречи, будто бы ни к чему не обязывающей, но (и здесь Коновалов почти не ошибался в предвидениях) с такой же мелкой необязательностью, эфемерной и вовсе необременительной просьбой о том о сем — просьбой, которую он и без дать п о ч и т а т ь постарался бы выполнить, потому что первым делом жизни он почитал за долг — помогать хорошим людям, а из рук плохих он никогда и никаких книг не брал.
Вот почему, когда на порог его квартиры в субботний день явился засмущавшийся сосед-химик с позарез нужным ему, Коновалову, томом, по корешку, украшенному черно-золотым тиснением буковок «Энциклопедическій словарь. Брокгаузъ и Ефронъ. 1907», он поблагодарил соседа сердечнейшим образом сколь за словарь, столь и за телепатическое наитие (Коновалову словарь тогда был действительно нужен, причем именно этот том, а не какой-либо другой!). Но, поблагодарив, он без особых обиняков попросил напрямик объяснить сразу, в чем д е л о, после чего совсем закрасневшийся сосед уверил, что ни в чем. Однако через год химик все-таки дал знать о себе очень осторожно, робко спросил сначала о «Брокгаузе», а затем уже о том, на что, между прочим, имел полнейшее право. Оставалось только поражаться скромности и долготерпению химика, которому «Брокгауза и Ефрона» он возвернул конечно же немедля, но с чувством некоей досадливости за свою забывчивость с примешавшимися к ней невысказанными укорами владельцу «Брокгауза» и брезгливостью к самому себе за то, что не смог помочь человеку раньше, еще год назад.
Коновалов еще раз одобрительно улыбнулся Нее, жестом пригласил присаживаться в любое из кресел, подвинутых вплотную к столику, примыкающему к его столу, спросил сам себя втайне и беспринципно, на всякий случай — в к а к и х отношениях она может быть с этим пузатым и своенравным Биндой, кроме, разумеется, чисто служебных. Более того, хотя Коновалов не считал себя великим физиогномистом и психологом, он интуитивно определил по ее внимательному, изучающему взгляду, что Нея способна быстренько распрощаться со смущением и робостью и, что называется, задать перцу.
— Дождь? — спросил он, как о самом главном. Чуть подмокшие иссиня-черные волосы Неи были стянуты на затылке в гладкий узел. Белый воротничок желтой кофточки красиво облегал ее нежную загорелую шею. Коновалов заставил себя отвести глаза и уткнулся взглядом в Неину сумку. — Да поставьте же ее хотя бы сюда! — Он легко поднялся и крепко захватил белый ремешок этой большой сумки, ощутив, как она тяжела. Нея испуганно потянула сумку к себе, но потом спохватилась и успокоенно подчинилась ему. Он поставил сумку на пол к ножке кресла, и Нея согласилась, что т а к будет правильней, и с доверчивым любопытством посмотрела на него, потом на маленький глобус и модель реактивного самолета — безделицы с о з н а ч е н и е м, которыми Коновалов любил окружать себя и на работе.