— Извините, — сказал Коновалов Нее, отводя глаза. У него отлегло от сердца.
«Только бы внизу не столкнуться с Корнеевым», — подумал он, но потом решил, что, напротив, увидеть бы Корнеева было бы совсем не худо. Как изумленно глянули бы на них его спокойные, всепонимающие глазки, а он, Коновалов, пропуская вперед Нею, с достоинством распрощается с ним только одним кивком и, оборачиваясь, сядет вместе с Неей в машину, и если случится такая встреча внизу у парадного входа, то, голову на отсечение, не удержится Корнеев, проедет следом за их машиной, долго будет ехать, но потом, конечно, свернет в сторону, потому что Коновалов непременно даст знать, что не такой уж он простак, чтобы не заметить этого явно повышенного корнеевского любопытства.
Да, шофер в аккурат попался замечательный. Они давно были знакомы и прониклись друг к другу самым искренним уважением и участием. Сергей Сергеевич Козлов знавал еще его покойного отца и был об отце самого высокого мнения. Они служили вместе два последних года войны, и Коновалов-старший одно лето даже был его непосредственным командиром.
Уже запирая сейф, Коновалов вздохнул:
— Надобно бы срочнейшим образом позвонить в одно место, ибо речь идет о необходимой защите самых высоких наших интересов! Но, увы, уже поздно, да и в такой дождь важнейшие дела не решаются…
Нея угадала.
— Не находите ли, — полуспросила она, вспоминая манеры Бинды, — что сейчас мир устроен странно? В обиходе люди стали о пустяках говорить сложными словами, а о важных делах — пустяковыми.
Она почти угадала: Коновалов собирался позвонить в книжный магазин — Лидия Викторовна наказывала не забыть подписаться на «Детскую всемирку». «Конечно, Миша уже далеко не дитя, но книги сейчас становятся единственным богатством, которое что-то реально значит!» — весомо сказала она.
Коновалов согласился с Неей, снова отметив, что не так она проста, как ему показалось поначалу, когда они пошли хорошо освещенным коридором и закончившие работу сотрудники провожали их недолгими, но не лишенными сдержанной любознательности взглядами, уважительно прощаясь при этом с Коноваловым. Мимолетные взгляды эти стали особенно любознательными, когда в холодном вестибюле Коновалов помогал ей надеть ее плащик. От холода по смуглой коже ее рук пошли гусиные пупырышки, и Коновалову хотелось, чтобы она поскорее согрелась в машине.
Он снова вернулся к мысли Неи о серьезном и пустяках и позволил себе возразить ей осторожно:
— Не всегда. Есть вещи, о которых невозможно говорить пустяковыми или пустыми словами. Тогда лучше молчать совсем.
Он вкладывал в категоричность интонации всю чугунную силу невысказанных им аргументов, и Нея с ним согласилась. Они продолжили об этом разговор в машине, и шофер, выводя «Волгу» на переполненную транспортом магистраль, рассекающую город насквозь, поддержал Коновалова по-своему:
— Верно, Николай Васильевич, говорите. — В его голосе не было ничего от той угодливости, с которой прощались с Коноваловым некоторые коллеги в коридоре. — Но только не молчать. Возьмите, как было у вашего бати на фронте.
— И у вас тоже, — перебил Коновалов.
— И у нас тоже, — подтвердил Сергей Сергеевич, довольный таким приобщением. — Дисциплина, порядок — это все понятно. Но разве смогли бы мы воевать без шутки, даже самой пустяковой? Не скажите!
Сергей Сергеевич примолк, то ли обдумывая, что же и как сказать дальше, то ли занявшись обгоном громадного дизельного грузовика, который, покачиваясь на больших рессорах, с грохотом гнал черный дым из-под себя, застилая сзади все и вся.
— Но как только дело до боя, — продолжал он, — тут уже серьезное слово комиссары ладят, и мы слушаем серьезно, как оно есть в жизни, которая там, в тылу, и которая здесь, на передовой. До смерти четыре шага, вы слышали. Нет, не четыре, когда как — когда двадцать четыре, а когда и один. Ну к чему я это? Да к тому, что нельзя пустыми словами говорить о земле, о Родине, о матери, о друзьях. Да и о врагах тоже, ведь враг, он не такой дурак, как на карикатурах.
Сергей Сергеевич сказал и снова замолк, посчитав, что самое главное он выразил. Но потом добавил: