Тот оставшийся Коновалов от бережности ее не тает, хотя эта бережность и сладка ему, — усмехается со значительностью:
— Простой, говорите?
Но сквозь значительность слегка тянет первобытным неудовольствием и разочарованностью в ожиданиях. Т о т Коновалов хотел бы оценки повыше.
Нея немного молчит. Ей определенно любо излишне завышенное самомненьице Коновалова и его невысказанное возражение: мол, никакой я не простой или хотя бы не такой уж я п р о с т о й.
— Так мне показалось, — говорит Нея.
Ах, сколько раз убеждался Коновалов, что лучше всего прикинуться простаком, существом не ограниченным, но и особо не претендующим на возвышенные и критические размышления насчет нравственного качества минувшей эпохи и прицелов на будущее.
— Вы сказали: «Так мне показалось». Но может, без «так»?
Коновалов отсек «так». Выходило утвердительное «Мне показалось». Да нет же, выходило вовсе не утвердительное, а полувопросительное, и причем полувопрос получался с немалым сожалением и звучал обидно. «Мне показалось? Мне напрасно показалось, вы совсем не тот человек, за которого выдаете себя, которым хотите не быть, а казаться, и зачем вам вся эта игра, скажите мне по-честному, признайтесь!»
Коновалов не признается. Труднее всего говорить правду, но ее надо говорить, как надо помнить сказанное некогда, еще в прошлом веке, американским живописцем и графиком Сарджентом — его репродукции обожает Лидия Викторовна: «Всякий раз, как я пишу портрет, я теряю друга». И не говорит Коновалов в с е й правды, это выше его сил — признаться.
Он снова восхищается ее способностью тонко играть на словах и фразах, на оттенках их смысла. Он думает совершенно непроизвольно об этом, унижая себя, а не ее обидной льстивой мыслью: ее муж, наверное, неспроста «дал деру» от нее, она в полуфразе проговорилась сама об этом и пожалела, но было поздно, Коновалов фразу услышал, хотя притворился, что не разобрал, о чем речь шла, и специально не переспросил. Наверное, не выдержал ее муж интеллектуальных нагрузок и решил удалиться от нее, но не от родительского дома, а дать ей одну из комнат ни у него, ни у его высокопоставленных родителей совести не хватило, и на алименты, поди, тоже не хватает совести у этих чересчур совестливых людей типа ее бывшего мужа. А интересно Нея говорит: «Трудно быть мужем поэтессы: представляете, как ей скучно с мужем? А чтобы не было так, ему надо каждый день новую кожу менять». Он ей возражает: «Кожу менять не надо каждый день, и вообще из кожи не надо лезть, надо оставаться самим собой, а не семицветной радугой, которая, по словам одного классического героя, есть оптический обман, не более».
— Самый лучший способ поговорить с мужчиной — это поговорить о нем самом, — цитирует кого-то Нея.
— Это из чьих рецептов?
— Андре Моруа, кажется.
— А-а-а, — вяло отзывается Коновалов-оставшийся. Ее эрудиция начинает ему слегка надоедать, что-то вроде толстовского: изюм в булке — хорошо, но нельзя же печь или есть хлеб из одного изюма.
Коновалов-оставшийся намеревается выдать это толстовское выражение в противовес Моруа, но не решается за точность и потому не выдает, лучше уж здесь по-испытанному — молчание золото.
И тут Коновалов снова замечает, что на Нее, кроме колечка, нет никаких других украшений, ни золотых, ни пластмассовых, и что ее припухлые губы не крашены никакой помадой, и что ее розоватые ногти тоже не наманикюрены, и что на ее гладких щеках с милыми ямочками нет никакой пудры, и все это почему-то очень волнует Коновалова-оставшегося, и он вдруг тихо, чтобы ничего не расслышал Сергей Сергеевич, говорит ей: «Ну так почему бы вам не позвонить мне» — в ответ на ее простовато-бездумное: «Вот доедем, а там, наверное, не скоро увидимся». Коновалову-оставшемуся очень интересно знать, где это там — в совхозе имени Фрунзе или вообще там — там в смысле времени, которое медленно потянется для него особенно сегодня вечером, когда он возвратится домой, никого дома не застанет, пройдет в свою комнату и засядет за недочитанный журнал, который не может одолеть целую неделю — все некогда и некогда. Закончит чтиво где-то за полночь, выйдет на балкон, поразят его молчаливые темные окна, ночная тишина во дворе, синие сполохи электросварки с дальней стройки, и снова удивится он свету в соседской лоджии, что на втором этаже в доме напротив: торшер, столик, стулья — за столиком под субботу завсегдатайская троица расписывает очередную «пульку», режется в преферанс почти до утра.
А в самом деле, почему бы Нее не позвонить ему когда-нибудь просто так. Или «просто так» в наше время исключено, поскольку звонят один другому, один другой или другая одному только тогда, когда есть и н т е р е с?