«В культуре что-нибудь изменится? — восклицал Пиквик почти озлобленно. — Едва ли! И культура ли это, раз ее формой и сутью становятся банальность, безразличие, экспорт посредственности, отовсюду заимствованная мешанина. Апогей — крестьянские пляски в казино и стриптиз у ткацкого станка!»
«Но ведь кроме вашей есть и другая культура», — начал было он, но коллега его оборвал решительным жестом и призвал помолчать, сославшись на договоренность. Усманов не дал бы оборвать.
«Ваша культура»! — передразнил он. — Ловко же ты меня припаял к этой культуре, а главное, с ходу и решительно. Почему ты за меня решил, что она м о я? Не отвечай, помолчи, ради бога. Я наперед знаю, что ты скажешь о нынешнем н а ш е м порядке вещей. Ты скажешь, что это — порочный круг, и я не стану перечить тебе, я соглашусь с тобой. Более того, я без твоей подсказки понимаю, что круг этот можно разорвать только в том случае, если революционно выступить против существующих идей, структур и ценностей и творчески, я подчеркиваю, творчески предложить альтернативные».
Слышать это было интересно, жаль, что не было рядом Марьина.
«Но я не революционер! — почти выкрикнул коллега. — Я эволюционер, и, пока живу, меня этот круг устраивает. В принципе я выше идейных дрязг и перебранок. Сердечная хирургия — вне политики, хотя порой она и служит политикам, потому что они пока еще не изобрели ничего лучше этого мышечного насоса, который перекачивает им за сутки по шести тонн крови. Шесть тонн в сутки. Более двух тысяч за год… Простая арифметика. Вот почему у меня и при капитализме позиции прочны на сто лет вперед».
Коллега глянул испытующе. «Не веришь? — пробормотал он. — И я тоже иногда не верю. Всю жизнь этим занимаюсь, а не верю, как вдумаюсь — шесть тонн!.. На каждого. Поразительно! Ты говоришь, что меньше? Нисколько не меньше. Открой своего соотечественника Мясникова, хрестоматийное — «Пропедевтику внутренних болезней», страница сто восемьдесят шестая… Память? На память и тебе грех жаловаться. Но все это подмена тезиса, не так ли?»
Коллега закусил толстую губу добела, потом перевел взгляд на истлевшую до конца сигарету, ткнул ее в пепельницу и закурил новую, продолжив свой монолог уже извинительным голосом. «Ты знаешь, как меня ценят за д е л о и балуют. Говорят, к своей должности надо относиться как к номеру в отеле: все равно рано или поздно придется съехать. Это очень верно. Но если должность подкреплена отлично освоенной профессией, то она тоже превращается в тот самый дом, который — «моя крепость». Далее. Любопытен механизм взаимодействия — каузальность, как говорят философы. Именно эта крепость профессии, положения исключает сделки с собственной совестью, не так ли? На сделку с совестью чаще всего идут люди зависимые или подонки. — Коллега запнулся, поняв, что сбился, подумал немного и заговорил тише: — Я, даже если ноги и руки отсекут, но не голову, буду всегда нужен, а на голову никто не посягнет, именно она и нужна! Даже если мое имя начнет жечь пальцы редакторам журналов!» Англичанин стучал пухлым кулачком по розоватой лысине, обижаясь, что его не пеняли в главном, в том самом главном, ради чего он затеял весь этот монолог и сбился с пути объяснения насчет своего о щ у щ е н и я, с каким он едет на работу каждый божий день.
Он дал ему, вконец запутавшемуся в своих противоречиях, выговориться и услышал снова: «Так ты знаешь, Петр, с каким ощущением еду я на работу? Так вот послушай. Еду я как на рентген. Это куда хуже Голгофы. Это намного техничнее и оскорбительнее. Намного, уверяю тебя!»
Коллега говорил на едином дыхании, но будто телеграфировал ему, разламывая мысли на краткие фразы: «Да, запятая, как на рентген. Точка. Насквозь просвечивают. Точка. Виден ты до последней косточки. Точка. Слышен ты с первого слова, сказанного утром у теплого клозета… Или опускаюсь будто в аквариум, — продолжал он со странной блуждающей улыбкой, словно слегка удивляясь сказанному. — Тоже со всех сторон глаза. Тебя изучают. Рассматривают твои жабры. Плавники. Лысеющую чешуйку. Когда и как хвостом вильнешь, в какую сторону… Но рыбы молча живут, а ты иногда думаешь не только про насос и говоришь, то есть, общедоступно выражаясь, обладаешь собственным мнением».