Ровно через полгода они узнали, что убит Джон Фицджеральд Кеннеди. «ЦеРэУ, Хант, возможно Мао, а быть может, все они вместе и еще… Нефть всегда пахла кровью», — многозначительно сказал тогда Марьин на политинформации. Тревог стало больше.
Вспомнив об этом, Коновалов глотнул воздух, раскаленный близкой пустыней, белым кругом солнца и горячим бетоном. Сухой, прессованно-душный воздух, почти невыносимый после комфортабельной прохлады самолетного салона («За бортом температура минус сорок пять градусов, на борту — плюс двадцать два», — старшая стюардесса очень была схожа с Лидией Викторовной, и на Коновалова, когда разносила по салону пластмассовый поднос с лимонадом и минеральной водой, тоже глянула небезразлично). Впереди и сзади него по крутому обшарпанному трапу, стуча каблуками, спустились в зной умаявшиеся пассажиры, изнемогавшие больше от многочасового полетного безделья, чем от встретившей их сумасшедшей жары. Колючей жарой обдувал верхний ветер, а нижний — будто о ноги сухо терлась большая теплая кошка. Никакого автобуса, конечно, не оказалось, и трап подали только один, а не два. Знакомое обвораживающее чувство снова подсказало близость волнующего свиданья с боевыми машинами, стреловидные крылья, которые хищно скошены к сигарного вида фюзеляжам, но, увы, громадный аэродром ударил пустотой стоянок, рулежных дорожек и взлетно-посадочный полосы — ни боевых машин, ни их крылатых скоростных теней не увидел Коновалов, слегка разочарованный несостоявшейся встречей с молодостью.
Нестройной толпой все побрели вслед за местной дежурной — дочерна загорелой пожилой женщиной в голубой вылинявшей униформе, спортивных тапочках на босу ногу и с безразличными глазами — к приземистому строеньицу и плоской крышей, которое внутри оказалось не складом и не мастерскими, как поначалу расшифровал его Коновалов, а самим аэровокзалом, где женщина отпустила их на все три стороны (четвертая была аэродромом), предупредив, что самолет отправится далее через двадцать пять минут или полчаса («Попрошу не задерживаться!»). Точность такая была подозрительна, и верно — самолет не отправился далее и через час.
«Ну, залетела ворона в высокие хоромы!» — иронично молвил здоровенный красавчик при галстуке, в строгом черном костюме. Он держал в могучих ручищах по большому чемодану, истекая по́том и щурясь как бы прицельно и оценивающе, но было видно, что прилетел он именно сюда, и дальше ему лететь ни к чему, хотя, возможно, и хотелось бы.
На бесхитростно-простой привокзальной площади, просматриваемой с низкого крыльца допотопного аэровокзала вдоль и поперек, жарилось на солнце несколько горбоносых, густо припудренных пылью грузовиков, затянутых выгоревшими добела брезентовыми тентами, — как понял Коновалов, эти машины исправно исполняли здесь обязанности автобусов. Они поджидали прилетевших. И точно — когда грузовики, сердито урча, довольно быстро разъехались, вместе с ними исчезли могучий здоровяк, его чемоданы и еще половина нетранзитных пассажиров. Остальные покорно принялись коротать время. Значит, все-таки не случайно здесь сели — надо было, и сели. Оставшиеся сдержанно молчали или переговаривались очень тихо. Иные мужчины курили нехотя на крыльце, чтобы как-то убить время — табак в несносную жару был особенно горек и противен. Иные пытались что-то вычитывать из пожелтевшей газеты, спрятанной за треснутым стеклом витрины. Из-за надежно закрытой двери буфета проникали запахи вездесущих пирожков с капустой и плохо сваренного кофе.