Коллега поощрил откровенную обличительность своей громкой филиппики большим глотком из бокала и глубочайшей сигаретной затяжкой — казалось, едуче-острым, парфюмерного запаха горячим дымом должно прожечь легкие, как синим пламенем паяльной лампы, до самых корней. Но коллега зажмурился не от пронзительной боли, а от удовольствия, что откровенно наконец выговорился и выпил вкусной водки, а он тогда тоже задумчиво повертел свой бокал, разглядывая на нем искусный цветной рисунок, изображающий сцену герцогской охоты, охотников в красных камзолах на стройных белых лошадях, трубачей, оруженосцев и вислоухих псов. Он ответил твердо, почти по слогам:
«Не пред-став-ля-ю!»
Сам главный устроитель охоты — герцог — восседал на тонконогом коне и торжественно рассматривал на весу вожделенный трофей — золотистую лисицу, которую он с довольным видом поднял на обозрение всей своей челяди, и выглядел он с ярким румянцем во всю щеку радостным и симпатичным малым, вовсе не эксплуататорского вида.
И сейчас бы ответил, но уже некому. Диковатая случайность приключилась с его знакомым: по дороге в клинику (он в тот день оставил своей «шевроле» брату) его отбросил на каменную стену дома и придавил насмерть грузовик, развозивший уголь в мешках по кирпичным особнякам. Грузовик резко выскочил на тротуар. Очень случайный грузовик, бывает же такое. Простак водитель не мог ничего поделать с отказавшими тормозами и, рассказывают, рыдал на суде, потому что на руках его жены-прачки оставались малолетние дети. В клинику коллегу вызвали по телефону, и брат на суде уверял, что вызов не был спешным, но вызывавший посоветовал пойти именно т о й улицей — так короче…
Когда рассказал эту невеселую историю Усманову, тот вздохнул, словно ее сам рассказывал, и обронил негромко, что дело ему это знакомо — и отнюдь не по газете Марьина и ее тассовским перепечаткам, где бегло промелькнуло всего-то несколько строчек.
А бокалы с цветными рисунками герцогской охоты остались, но не все. Друг подарил ему их, а он ему ладную пеньковую трубку и пару золотисто-желтых пачек «Золотого руна» — табачной редкости, которую можно раздобыть, лишь обрыскав пол-Москвы.
Остались не все, потому что как-то от избытка чувств он передарил из подаренной ему полдюжины два бокала и лишь много позже понял, что за причина, по которой дареное не дарят. Но, конечно же, не в бокалах было дело, украсивших дорогой полированный сервант в новой квартире бывшего приятеля, которого он по досадной, затянувшейся на пятнадцать лет ошибке считал настоящим д р у г о м, а потом без права на амнистию безжалостно перевел в разряд не особенно приятных знакомых. Не особенно приятных помимо прочего еще и потому, что было перед самим собой стыдно: не распознал же крохоборной душонки, доверялся ему чуть ли не больше, чем Инне, и та провидчески сказала, что подведет его непременно дружок на чем-нибудь мелочном, а он тогда усмехнулся, посчитав предвидение одним из проявлений элементарной женской ревности, и продолжал во всем поддерживать друга, помогать ему, как никому другому.
И когда секретарь обкома Матвеев, не скрывая своей брезгливости, поведал ему о п о д ш е ф н о м, ничего не оставалось, кроме того, что можно было поразиться собственной близорукости: просто-напросто все эти пятнадцать лет приятель в обмен на душевные стриптизы и ведерки яблок с загородной «дачи» выдаивал с его помощью для себя немало. И, даже въехав в новую квартиру, он не забыл затребовать у нового хозяина своей старой пару сотенных за оборудованную кладовку с погребом и стеллажами. Ничто другое, даже то, что дружок сдрючил чужой материал, выдав его за свою писанину, не ошарашило так, как известие о кладовке с погребом. Грустным, комичным и жестоким было это прозрение!..
…От никчемных разговоров, особенно телефонных, он уставал больше всего, хотя всеми силами стремился оградить себя от ненужных общений, но рациональная затея эта так и оставалась затеей, не больше. Треть прожитой жизни, если не половину, его ловили — ловили на работе, настырно подкарауливали у домашнего подъезда, встречали в магазинах и на рынке; лет пять назад поехали на рыбалку с Костей и Николовым, отлучился подальше от берега червей подкопать, смотрит — неведомый ему рыбак тоже трудится, совком копает мокрую землю, поддевает жирных червей и — в пластмассовое детское ведерко, потом смотрит на него пристально и, высмотрев, спрашивает: «Профессор, а вы какого мнения о новом типе анестезии?..»