— Ну а репетировать? — допытывалась Невидимка.
— Репетировать, знаете, пока может. А вы в отпуску были?
— Была, в Сочи.
— Ах, в Сочи! Приятно. Город некурящих. Свят, как тысяча богородиц. Погодка как там?
— Говорят, скоро дожди польют, ну а пока мы отдыхали, все шло замечательно, — проворковала Невидимка. — А курят там многие, а море…
— А море?
— О! Море просто чудо!
— Вы нынче в каком санатории отдыхали?
Невидимка ответила, но он не расслышал названия санатория, а она уже снова спрашивала о поездке в Болгарию:
— Значит, вы довольны?
— Я, знаете, очень доволен. Я ездил по индивидуальному туризму, но мой племянник — с группой. Меняли нам по сто рублей. Жили в отеле «Амбассадор», а они в «Акации», но завтракать и обедать ходили вместе. Единственное, знаете, его группа смущала. В смысле маршрута, привязан. А я свободно, куда хочу, туда и качу!
— А куда?
— В Софии покружили, Витоша, знаете, гора, — загляденье. Но дымно, если ветра нет, гуще нашего. На Шипку поднимались, но лучше всего у моря…
— А какой там песок? — поинтересовалась Невидимка.
Ему всегда при подобных разговорах становилось страшно за людей, даром убивающих необратимое время. Быть на Шипке и ничего т а м, на Шипке, не увидеть. «Витоша, знаете, гора загляденье. Но дымно…» Ему страсть как захотелось встать и глянуть на этого восторженного осла, забывшего, зачем он пожаловал сюда, к нему, в ординаторскую, и прогнать его прочь. Неужели, если бы заболела Инна, он вот так вот распространялся бы о всякой чепухе в ожидании рокового «да» или «нет»! Сил не было слушать, не то чтобы подняться. Интерес к разговору мерк, мысли загасали, возвращая его в отчужденный холодок апатии. Но он толчком воли снова обязал себя беспощадно прислушаться, иначе нельзя, иначе валишься снова в пустую и пугающую черноту, и обрывается все внутри, как в детстве на качелях.
— Песок там, знаете, сахар. Песок-сахар. Хорошо!
— Вот мы в позапрошлом году в Средиземном море круизировали, в Адриатике были, там тоже совершеннейший песок.
Пронзительно ударило его дикое словцо к р у и з и р о в а л и. И с о в е р ш е н н е й ш и й п е с о к он нашел тоже ужасным, фантастически нелепым сочетанием.
— А вы знаете, кого я видел?
— Кого? — полюбопытствовала Невидимка.
— Вашего знакомого. Как его? Толстый такой, забавный, из газеты. Аксельбаум? Во-во! Он самый. Иду раз по Софии, товары, манекены в витринах, смотрю и вижу, шагает он с женой, и с ними рядом этот, как его, Рузаев, он живет недавно у нас, а там вроде как хозяином держится. Так вот оба и жена с ними улыбаются мне, как старому приятелю, приятно улыбаются. Я даже, знаете, не поверил. Но говорю, привет вам, знаете, от…
Слова за стенкой таяли, становилось тише и тише, они удалялись, покачиваясь словно на просвеченных янтарным солнцем зеленых морских волнах, и замолкали совсем.
Он уже поджидал этот тягостный миг, зная, что никуда от него не уйти, и когда этот миг не пришел, а в обволакивающей полудреме стало нежно и покойно, ему не захотелось искать под халатом знакомый жилетный кармашек и он не поднял к нему руки.
Солнечные искорки играли на волнах, ловко перескакивая с гребня на гребень, соскальзывая вниз и снова стремительно возносясь к пенистым шапкам, которые немо гасили эти блики, но искорки рождались невесть откуда снова.
«Вы слышите, Петр Николаевич! Вы меня послушайте», — тормошил его за плечо Николов, и сквозь николовский голос била самая отчаянная радость.
«Наверное, поздно уже? Который час?» — хотел спросить он у Николова, почему-то вспомнив чьи-то правильные слова о том, что дружба — понятие круглосуточное.