Сильный ветер снес в сторону неутомимое чахчаханье электродвижка на МТФ, — это заработал, Нея знала, новенький кормораздатчик. Сам директор совхоза Никита Никитич Ховацкий с месяц назад при ней расхваливал; правда, не преминул некий намек припасти насчет того, что и это полезное во всех отношениях устройство может быть тоже, не ровен час, о п и с а н о — и глянул на Нею почти сочувственно, хорошо понимая, что не отвечает она за своего драгоценного родителя, охочего до разного рода п и с а н и й и вовсе не пименовского толка.
Этот же сильный ветер оборвал на полуслове бодрый мужской радиоголос, который громко оглашал в молодом вязком воздухе элементы утренней гимнастики («и-и-раз, и-и-два!»). Голос раздавался с одинокого деревянного столба на пустой площади поселкового базарчика рядом с облупленным Домом заезжих, где окна обычно горят всю ночь напролет не только в комнатенке вечно заспанной дежурной тети Мары. Никогда еще не видела Нея тетю Мару такой, чтобы тетя Мара была бы не в п о л о ж е н и и. В городских гостиницах обычно выставляют неумолимую табличку «Мест нет», а у них всегда можно остановиться, и если даже какое недоразумение случится, то пара улыбок даже без сунутой в паспорт трешницы («за прописку») мигом наладит добрые отношения. Однажды у них целую неделю прожила гастрольная группа эстрадных артистов, которых из городской гостиницы вытеснил важный симпозиум — то-то было веселья, а недавно участники большого конкурса парикмахеров проживали — им из города особый автобус по утрам подавали. Окно тети Мары одиноко серело занавеской, и, что происходило за ней, угадать было трудно. К высокому забору приткнулась троица вывоженных в обильной грязи милицейских «Уралов» с колясками — Нея знала, что «Урал» — это не мотоцикл, а сущий зверь, о котором говорят с восхищением: откуда хочешь выпрет на своем рогатом руле, — а рядом горбатился грузовик-фургон, на его левом боку в зыбкой, быстро тающей, неверной синеве полурассвета, пронзительно обостряющей зрение, крупно проступало белым — АВТОЛАВКА.
Нея закрыла глаза и вспомнила, как он подошел к ней совсем близко. Коновалов был на голову выше ее. Нея заглянула ему в глаза. «В постели все одного роста», — разом припомнилась ужасная пошлость, но Нея не ужаснулась тогда, а только лицо и ладони обожгло сухим стыдным жаром. «Психичка! — обругала она себя. — Как можно?!»
Вот какие страсти-мордасти, вот какие цирлихи-манирлихи! Нет, у него не светло-серые, а голубые глаза и не просто спокойные, а ласковые и смущенные. Она тогда растерялась от такой близости и почувствовала, что цепенеет. Симпатичен был Коновалов, очень симпатичен; пожалуй, даже красив, но, как ей почудилось, чуть поигрывал в гостеприимного хозяина.
«…Ну что, дочка-портфельчик, садиться будем или как?» — шутливо спросили ее сзади, но шутливость с горчинкой.
Не заметила Нея, как подошли дядьки-братишки и как автобус подъехал, будто неслышно спустился с небес, только воздушные тормоза громко зашипели, и клацнули, открываясь, дверцы.
А как поехали, подумалось: Мэм и Ритка проходу не дадут. Но главное — Бинда, полновластный хозяин дворцовой, Лаврентий Игнатьевич, их маг и волшебник, наперсник служебных излишеств и вообще человек тоже слегка странноватый.
Комнату свою они величали д в о р ц о в о й за высоченные стены, лепные украшения на потолке и настоящий паркет, верно, поистершийся, но все-таки паркет, а не дрова, которыми были выложены полы у хлопотливых соседей по этажу.
Соседи занимали комнаты попроще, что не мешало частым летучкам, планеркам, совещаниям, а под конец каждого месяца профсоюзным собраниям с жаркими дебатами. Причем говорили больше о прошлом. Вот и на минувшей неделе Мэм случайно услышала, а потом под настроение повторила в дворцовой: «Раньше у нас были споры — кому выходить в субботу работать, а кому не выходить. Теперь мы не спорим, живем дружно, а которые спорили, в настоящее время у нас уже не работают!»
С первым и третьим этажами они почти не знались, ибо там обитали люди не очень понятные и суровые.
А вообще в их здании, упрятанном от соседних и дальних домов высокими раскидистыми дубами, виделось что-то привлекательное и благородное. Осенью золотистые желуди звонко щелкали о сизые плиточки тротуара. Не асфальт, а именно аккуратные каменные плиточки, выложенные плотно одна к другой, и по ним в сухую погоду идти было особенно приятно, а в дождливую каблуки чуть подскальзывали, но все равно тротуар перед зданием был для подруг тоже их маленькой привилегией, потому что нигде в городе не осталось таких тротуаров — все были перекроены и наращены обычным асфальтом.