Коновалов тоже обрадовался:
— Ну, Нея Ахметулаевна, давайте ваш перевод сюда, почитаем и поедем. Машине ходу от гаража ровно восемь минут, как раз успеем.
Успеем так успеем. Нея согласна. Пожалуй, все хорошо идет и лучшего не надо. Он ничего не заметил и ничего не угадал. Это просто замечательно, что люди еще не научились читать один у другого мысли. И если бы объявились такие умельцы, то им пришлось бы нелегко. Но почему ей стало снова страшно, когда Коновалов спросил, есть ли у нее о т е ц, и стало еще страшнее, когда она ответила, что отца н е т, а Коновалов и з в и н и л с я. Выходит, извинился за ее правду, которая одновременно была и неправдой. Нея навсегда вычеркнула отца из своей жизни, для нее он стал лишь однофамильцем. Но ведь он жил, этот однофамилец, и жил не за тридевять земель, а почти рядом.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда говорить не о чем, обычно толкуют о погоде, футболе, хоккее или об итальянских неореалистах. Но о погоде, как о церкви Федора Стратилата, толковать бессмысленно, а в футболе и хоккее межсезонье. Оставались неореалисты. «Волга» лавировала меж других омытых дождем, а потому казавшихся очень новыми, машин, пожилой водитель делал вид или на самом деле был целиком поглощен дорогой. Мокрый проспект охотно принял их в себя. Он показался Нее шире, чем есть, — она редко ездила на легковых машинах. Ей удалось укротить или обмануть равнодушие старым наивным и тем не менее неплохим способом, уверив себя в том, что ничего в этом мире не может быть скучным, даже сама скука, и что живем набело, и что просто преступно — не чувствовать себя живым человеком, и что еще будет время для безразличия — это когда о н а придет, та самая, в саване, с косой. Но о н е й применительно к себе всякая мысль становилась абсурдной. Нея верила в собственное бессмертие. Ну, конечно, она может заболеть, расшибиться, сломать ногу или руку, долго лежать в больнице без памяти и так далее, но чтобы умереть — никогда! И если же она все-таки представляла себя умершей, то ей становилось жалко до слез и себя, и Иринку, и заплаканную маму, и всех соседей, и Равиля, который бросил все свои геологические дела и прибыл самолетом к гробу, и Мэм с Биндой и Риткой Вязовой — всех-всех остальных, наконец понявших, какого замечательного человека они безвозвратно потеряли, и этим человеком, конечно, была она.
Но теперь Нею не устраивал такой образ мыслей. Празднично посматривая по сторонам, она радовалась тому, что правильно сделала, что не дала унынию заграбастать себя и что не заговорила с Коноваловым о виденном ею в Кривоколенном переулке, тоже правильно — и без Кривоколенного переулка разговор с Коноваловым получался после неореалистов вселенским, а там, если будет время, и до Кривоколенного переулка очередь дойдет! Давно Нея не ощущала такой остроты жизни, как сейчас. Странно, но, может, в чем-то прав Бинда, изрекший однажды, что люди XX века постепенно теряют искусство беседы, все вытесняют печатный станок, радио, телевидение, а в обиходе царствует стереотип «как дела?». Выходит, — резюмировал их глава, — без бутылки вина, водки, джина или хотя бы пива и толкового разговору нет. Может быть, по себе судил Бинда? Да нет, не из увлекающихся.
Накануне шофер вмешался в разговор, и теперь, возможно, поняв, что сделал это не к месту, с преувеличенной старательностью вглядывался сквозь струи, хлеставшие по стеклу. А Нея уже говорила с Коноваловым о способах перевода с иностранного, о том, как лучше осваивать незнакомые слова. И Коновалов не удержался от вольного анекдота на эту тему, анекдот она слышала еще на первом курсе университета от будущего мужа, тогда он, скромница и тихоня, был чуть живее, но спустя столько лет она засмеялась услышанному снова, будто прежде никогда не знала, к а к лучше учить иностранный язык и с к е м. Говорили они о художниках-мультипликаторах и французских детективах, женской стрижке и двойниках, фильме «Конформист», последних полетах космонавтов, большом урожае прошлого года, и снова почему-то разговор выносило на а в т о б у с н у ю тему, и Нея чувствовала, что Коновалов терзается, когда слышит про эти т р и д ц а т ь т р и километра, хотя пытается ничем себя не выдать, даже заметил рассудительно, что многие в Москве на работу ездят каждый день и не на такие расстояния.
Она рассказала Коновалову, как училась в Москве в целевой аспирантуре, училась и недоучилась, пришлось оставить — и не только потому, что с темой забежали вперед, но и, наверное, еще из-за собственного характера, который, по ее мнению, у нее слишком п о к л а д и с т ы й там, где следует возразить, а надо бы с характером, наверное, как-то по-иному, а тут еще малый ребенок, да не рядом, далеко, с матерью.