Нея, захолодев, почувствовала свое сердце. Оно заколотилось сильнее, шальными толчками погнало затяжелевшую кровь прямо к вискам, голова враз просветленно отяжелела, как после крепкого вина, стало жутковато и радостно. Она хотела, чтобы это счастливое наваждение продлилось дольше, но оно прошло тотчас же, и Нея облегченно вздохнула. А на мордатого жениха Коновалов даже не смотрел.
Крупное лицо жениха, с мрачным удовольствием восседавшего рядом с невестой, не понравилось. Насупленная самоуверенность отпечаталась на нем. Наверное, нагловатый жених привык всегда быть первым, ну если не быть, то по крайней мере обладать всеми почестями, которые положены первому.
Сейчас жених обладал ими сполна, но скоротечный свой триумф переживал с обреченностью внезапно ущемленного баловня, впервые осознавшего истину: а ведь все могло быть лучше — и не очень представительная машина, на которой они выехали, и погода, выдавшаяся абсолютно несносной, и, между прочим, сама невеста, которая, как дура, радовалась свадьбе, дождю и тому, что все на них глазеют С любопытствующим одобрением.
Большеглазая невеста выглядела намного старше и опытнее своего избранника, но была еще хороша собой. Чувствовалось, что смиренная роль паиньки не для нее, и Нея злорадно подумала, что в обиду себя его избранница не даст. Жених ревниво ощупал Нею загоревшимся взглядом и радостно, незаметно от невесты, толкнул в бок соседа. Тот тоже восторженно заулыбался, обнажив под жесткими усиками кривой рот, забитый металлическими зубами, но улыбка его обеспокоенно спа́ла, как только повнимательнее присмотрелся он к Нее, нечто вроде смятения заплясало в его сальных глазках. Она вздрогнула, — померещилось? Фиксы, кривой рот, дюжие плечи. Неужели тот «фиксатый»? Сломанный автобус, загородная дорога, пугающая темень, жуткий страх, асфальт, выбитый колесами, обжигающий холодом босые ноги, лысый шофер, рукавом утирающий кровь, будка ГАИ, пожилой дежурный.
Нет-нет, ошиблась она, привиделся ей снова т о т, всплывает он в памяти непрошено, как только увидит она любого, чем-то похожего на него человека. Тот был без усов, но — что за примета — усы?..
Разминулись со свадьбой, Нея погнала прочь неприятные мысли, заставляя себя вспомнить про собственную свадьбу — тоже взбалмошную и громкую. Равилев отец, тучный экс-ответработник, и по ночам, казалось, не снимавший строгий серый френч и серые галифе, заправленные в хромовые сапоги, всю жизнь зависавший между областным и районным ярусами, развил тогда бурную деятельность, собираясь зафрахтовать, разумеется в порядке разового исключения, чуть ли не треть таксомоторного парка. Отца кое-как отговорили Равиль со своей рассудительной матушкой не творить глупостей, быть поскромнее, не то много ли ума и желания надо, чтобы на свет родилась какая-нибудь препаршивенькая анонимочка, которой хотя и грош цена, но все-таки внимание окажут, а статься может, и повышенное. Отец немного подумал и согласился, но все равно свадьба вышла пышноватой и шумной.
Всех на ней переговорил, перепел и перепил дородный отцов приятель, который явился на свадьбу в загородный ресторан один, без жены, и вначале скромно помалкивал, прилежно ковыряя серебряной, явно не ресторанного реквизита вилкой белое, с красными прожилками, мясцо крабов (дары отцовских доброжелателей из числа ударников общепита) на чудо-тарелочке дулевской выделки, лишь изредка сквозь дорогие очки поглядывал на Нею подбадривающе и в то же время оценивающе. Этот отцов приятель и был не кем иным, как Лаврентием Игнатьевичем Биндой. Дважды или трижды пустела и вновь полнилась перед ним большая хрустальная рюмка, и его на удивленье и радость не особливо красноречивым гостям вдруг озарило. «Итак, — сказал он негромко, но внушительно, шутливо ткнув толстым пальцем в красивый галстук. — Игуменья за чарочку, а сестры, — он обвел нарочито серьезным взглядом застолье, снова подбадривающе задержав его на Нее, — за ковши. Прошу наполнить ковши!»
Никто против не был. Самозваное диктаторство остроумного гостя большинству пришлось по душе. «Ковши» наполнялись быстро и бодро осушались, а Бинду понесло молодечески — да так, что Равилев отец не без основания (в зачет Лаврентию Игнатьевичу пошли этакая раскованная пикантная свойскость и умение легко импровизировать — качества в серьезные дни наши, увы, не столь частые) перевел его под одобрительные возгласы всего застолья в сан тамады.