«Скрозь… Скрозь… Скрозь…»
Мстительный, кровожадный и ничтожный Палкин — тезка, упивающийся собственной ничтожностью.
Стряхивая замучившее сновидение, Коновалов знал, что теперь уже не сумеет заснуть, и точно — не заснул, прислушиваясь в полудреме к стуку капель и ровному дыханию Лидии Викторовны. Мишка же спал в соседней комнате, разбудить его можно было только из пушки, но таковой не водилось (верно, в тенистом парке у многоглавого собора рядом с каменным крыльцом в продуманном беспорядке валялись бесполезные чугунные стволы, отлитые в древности), и потому выручали способы попроще. Сначала с вечера Мишка ставил в железную миску другой будильник, с пружиной посильнее, обкладывал ее дно пятаками, но даже этого чертова сооружения Мишке показалось мало, и вскоре он заменил миску большой кастрюлей, добавил монет почти на рубль, и по утрам камнепадный грохот с неистовым медным перезвоном мгновенно, и каждый раз ровно в половине восьмого, лишал морфеевых грез всех соседей, правда, не причиняя особых беспокойств самому рационализатору.
А навесной дождь потом лил почти весь день, омолаживая город и окрестности. В полуоткрытые окна большого кабинета залетали свежие брызги. Изредка дождь затихал, и тогда ветер с набухшего влагой неба порывисто трепал тяжелые портьеры, надувая их на манер парусов.
Коновалов снова вспомнил про свой сон, когда стало чуть посвободнее от визитеров, бумаг, деловых и неделовых звонков, раздававшихся нередко сразу же по нескольким телефонам. Бездисковый нынче почему-то не надрывался больше всех. По нему — напрямую с шефом, больше ни с кем. Обычно к концу работы Коновалову начинало казаться, что от этого аппарата исходит излучение перегрева — после напряженных переговоров, команд, уговоров, приказаний, просьб, советов, реплик, констатации, комментариев, пожеланий…
Шефа Коновалов давно считал руководителем знающим и не оторванным от жизни, от земли, от хлеба, и в том была его сила, которую шеф с удовольствием передавал подчиненным, почти всегда окончательно уверенный в собственной правоте и не способный поменять решение моментально, но если и случалось нечто подобное, то и на этот, и на другой, и на третий случай у шефа всегда был готов почти неопровержимый аргумент, сразу против которого возражать было бесполезно: не то чтобы шеф плохо слушал, а в силу неотразимости оправдания.
Теперь же бездисковый аппарат загадочно молчал на удивление Коновалову чуть ли не с утра.
«Может, замкнуло?» — Посомневавшись, Коновалов поднял к уху остывшую трубку.
— Слушаю вас, Николай Васильевич, — раздался в ней знакомый голос.
Коновалов голоса не ожидал и в ответ механически сказал привычное:
— Доброе утро, Вадим Федорович. Хотел посоветоваться.
Шеф любил, когда с ним держали совет.
— Дбр… тро… — тоже привычно откликнулся он, но следом же громко чертыхнулся, с веселой восторженностью уличив Коновалова в том, что по некоторым данным сейчас уже далеко не утро, а предпоследний час рабочего дня, если отсчитывать по нормам, за превышение которых работников надо наказывать по профсоюзной линии: охрана труда и охрана здоровья должны быть всегда на высоте, а ежели работник засиживается допоздна после шести часов вечера, то, значит, надо попристальнее посмотреть, а хороший ли это работник, коль скоро он не укладывается в нормальный рабочий день?
Сказав это, шеф деликатно извинился:
— Подождите одну минутку, — и в отложенной трубке было слышно, как он внушительно выговаривал кому-то по другому телефону. Коновалов прислушался и не удивился тому, что шеф выговаривал этому кому-то если не слово в слово, то почти — его, коноваловские слова, сказанные накануне о важных письмах при докладе на большом совещании у руководства, верно, аранжировка была шефова.
— Да пойми же ты, мой милый, это не прихоть и не кляуза! — уговаривал он несомневающимся тоном. — Письмо подписано секретарем парткома, директором завода, председателем профкома. А ты знаешь, что за продукция у них идет с конвейера? Знаешь. Правильно — электродвигатели! А ты знаешь, что это за двигатели?.. Правильно! Тоже знаешь. Это хорошо! Так вот еще знай одно — что они совершенно правильно жалуются всем «треугольником». Слушай, а замечательный дождище! Если бы его не было, его надо было придумать! Хлеб добрый будет… Стихия… Но давай дальше. Потом грезить будем.
Шеф моментально сбил задумчивую мечтательность прочь и пришпорил конька деловитости: