Доктор Хоффман, глава психиатрического отделения, уверял Алекса, что его мать нуждается в квалифицированном медицинском уходе. Кроме того, он сказал, что они не имеют законного права возлагать на него ответственность по уходу за лицом, которое, по их профессиональному мнению, все еще может проявить склонность к насилию. И тогда его дед, положив руку Алексу на плечо, посоветовал ему примириться с тем фактом, что его мать скорее всего умрет там, в отличие от тех, кто приходит в Матерь Роз для того, чтобы получить квалифицированную помощь и поправиться. Для Алекса это прозвучало как смертный приговор.
Старые деревья на улицах этой части города, да и вокруг лечебницы "Матерь Роз" заставляли это место казаться менее угрюмым, чем оно было. Алекс понимал, что этот отдаленный холм, на котором он устроился, - всего лишь удобное оправдание, чтобы задержаться на пути к зданию, где заключена его мать. Всегда, когда он входил в это строение, его внутренности как будто завязывались в узел.
На пути по он был настолько поглощен своими мыслями, отвлекающими внимание друг от дурга, что чуть не перешел дорогу на красный свет. Подумав об офицере Славински, хмуро глядящем на него, он передумал идти и на желтый тоже. Так уж оказалось, что цвет светофора переключился на красный даже прежде, чем Алекс дошел до пешеходного перехода.
Казалось, в этот день стоит быть особенно осторожным. Такая внезапная перемена цвета светофора виделась Алексу космическим подтверждением такого решения.
Проходя в тени старых дубов и кленов, Алекс обошел вокруг девятиэтажного кирпичного здания. Там, на Тринадцатой Улице, возвышался широкий камень. Это был вход в лечебницу: дубовая дверь, глубокопосаженная, обрамлялась бетонной аркой с лепниной в виде виноградных лоз.
Пройти дальше было намного большей проблемой, потому что это потребовало бы прохождения множества бюрократических процедур, необходимых для общих посетителей. Близким родственникам разрешали проходить через меньший боковой вход.
Трава под огромными дубами тут, в тылу здания, стала реже, обнажая землю в участках, где огромные корни поднимались над землей. Алекс поглядел на окна, опутанные проводами охранной сигнализации. Человеческая плоть - плохой противник этим стальным решеткам. Задний двор здания рассказывал о ситуации в нем куда правдивей парадного входа.
Обширные цокольные этажи больницы предназначались для пациентов, которые прибыли в "Матерь Роз" для исцеления эмоциональных расстройств, токсикомании и зависимостей, а так же для отдыха и восстановления. Мать Алекса находилась в изоляции на куда меньшем девятом этаже, на охраняемой территории, предназначенной для особо опасных пациентов. Некоторые их них были убийцами, которых признали психологически ненормальными. Несколько раз за время, что мать Алекса была находилась там, происходили серьезные нападения на других пациентов или штат. Алекс всегда беспокоился за ее безопасность.
Он просмотрел верхний ряд почти непрозрачных окон, хотя он никогда не видел там чего-то еще, кроме теней.
В задней стальной двери было небольшое квадратное окно с решеткой. Когда Алекс потянул на себя приоткрытую дверь, его тут же окутал запах больницы. Его никогда не хотелось глубоко вдыхать.
Санитар признал его и кивнул приветственно. Алекс натянуто улыбнулся, бросив свои ключи, складной нож, сменную обувь и телефон в пластмассовую емкость на столе, стоявшую около металлического датчика. После того, как Алекс прошел, не вызвав сигналов системы, старший охранник, который тоже знал Алекса, но не улыбался, передал ему телефон и обувь. Нож и ключи останутся на вахте, пока Алекс находится в лечебнице. Дело в том, что даже такая безобидная вещь, как ключи, могут стать опасным оружием в руках здешних пациентов.
Алекс согнулся над стальным столом и взял в руку дешевую синюю ручку из пластмассы, привязанную замусоленной пружиной к столешнице с надписью "регистрация". Эта вещь была самой большой опасностью во всем здании.
Женщина по имени Дорин, сидевшая за столом, знала его. Удерживая плечом телефон, она просматривала бухгалтерский отчет, отвечая на вопросы о поставках прачечной. Она улыбнулась Алексу, который как раз искал, где ему следует расписаться. Она всегда приветлива с ним, сочувствуя ему, как человеку, вынужденному посещать свою мать в такого рода месте.
Алекс вошел в единственный лифт, который поднял его на девятый этаж. Он ненавидел эти зеленые металлические двери. Краска была вся исцарапана медицинскими тележками так, что через нее виднелся грязный ржавый металл. В лифте пахло плесенью. Он знал наизусть звучание каждого тяжёлого удара на пути следования механизма вверх.
Лифт притормозил перед остановкой и наконец открыл створки у кабинета медсестер на девятом этаже. Запирающиеся двери привели его к проходу в женское отделение с одной стороны и мужское с другой. Алекс вписал свое имя в регистрационную карту снова и проставил время: три часа пополудни. Здесь все посетители тщательно проверялись. Он должен будет выписаться, прописав так же и ремя своего ухода. Дверь лифта будет оставаться закрытой, пока каждый посетитель не заполнит эти бумаги, во избежание того чтобы какой-нибудь пациент не одурачил новенького доверчивого работника.
Санитар в белых штанах и рубашке вышел из маленького помещения позади кабинета медсестер, вытащил ключи на тонком металлическом кольце, пристегнутом к его поясу. Этот санитар был человеком крупных габаритов и всегда горбился. Он знал Алекса. Наверное, все работающие в "Матери Роз" знали Алекса Рала.
Мужчина глянул через окошко прочной наружной двери, и, убеждённый в том, что там никого нет, повернул ключ в замке.Он распахнул тяжелую дверь.
Санитар перевернул пластиковую телефонную карту другой стороной:
- Звони, как закончишь, Алекс.
алекс кивнул. -Как она?
Санитар пожал своими округлыми плечами.
- Да так же.
- Она доставляла какие-нибудь проблемы?
Санитар выгнул бровь.
- Она пыталась забить меня до смерти пластмассовой ложкой несколько дней назад. Вчера она налетела на медсестру, и, скорее всего, избила бы ее до бесчувствия, если бы в это время в десяти шагах от них не оказалось еще одного санитара.
Алекс покачал головой. "Мне жаль, Генри."
Тот снова пожал плечами:
- Это часть работы.
- Если бы я только мог остановить ее…
Генри одной рукой придержал дверь:
- Ты не можешь, Алекс. Не терзай себя этим. Это не твоя вина; она больна.
Пол холла, покрытый сероватым линолеумом, был испещрён темно-серыми завитками и зелеными пятнами, которые предположительно должны были добавить чуть-чуть интереса. Это было самое ужасное из всего, что Алекс мог представить. Свет с террасы отражался от волнистого пола, придавая ему почти жидкий вид. Комнаты одинакового размера с каждой стороны имели лакированную дубовую дверь с посеребренными металлическими ручками. Замков не было. Каждая комната была кому-то домом.
Плач,доносящийся из темных комнат, отзывался эхом в коридоре. Злые голоса и крики были здесь привычны - диспуты со своими фантазиями являлись проклятием некоторых больных.
Душевые в конце ванной комнаты были закрыты, те самые, что проходили вдоль нескольких комнат, в которых запирали особо буйных пациентов, когда те становились опасными. Изоляция больного в такой комнате должна была подтолкнуть его к общению и адекватному поведению
Терраса с её застекленной крышей казалась ярким лучом солнца в этой мрачной тюрьме. Лакированные дубовые столики были аккуратно расставлены по комнате. Они были прикручены к полу. Хлипкие пластиковые стулья - нет.
Алекс сразу же заметил свою мать, сидевшую на кушетке напротив дальней стены. Она смотрела на то, как он подходит, и не узнавала его. Очень редко она понимала, кто он такой, и он мог наверняка определить по ее взгляду, что в этот раз она его не узнала. Это было очень тяжело для Алекса - осознавать, что обычно она не имеет никакого представления, кто он такой.