Лишь бы осталась, вот бы осталась, останься!
– Вы же знаете, Ваше Высочество. Это приказ императора от самого Кровавого утра – никаких слуг в покоях императорской семьи.
Она сдержанно поклонилась, совершенно не сбив светлые локоны, убранные в высокую прическу, задула свечи и вышла, закрыв дверь и оставив меня изнывать от ужасно противного чувства, от ожидания известного и неизбежного.
Оставила меня трястись от страха.
Тишина накрыла темным покрывалом. Моя дрожь становилась все сильнее. И шепоты, шепотки кругом, везде, из всех углов, шепотки и голоса:
– Раз-два-три-четыре-пять, она идет с тобой игра-а-а-ать…
– Вас не существует, – прошептал я в ответ и бросился к алтарю Эарта.
Он был установлен прямо возле кровати – золотой дракон с зелеными глазами и два драконьих камня под ним. Я быстро произнес, почтительно стоя на коленях:
– Эарт, исполни мою молитву! Стражем мне не быть, знаю, но… хотя бы избавь меня, прошу, от той, кто стоит всегда рядом.
Не знаю, сколько молился. Колени занемели, пальцы похолодели.
Но я твердил и твердил:
– Эарт, исполни мою молитву!
Дверь скрипнула. Я вздрогнул и, откинув полог, быстро шмыгнул в огромную кровать, слишком большую для меня, но слишком маленькую для взрослого.
Послышалось цоканье.
Цок.
Еще цок.
Я зажмурился и постарался дышать ровно.
Я сплю. Просто сплю. Давно сплю. Спящих никто…
Полог откинулся, и рука, больно потянув за ухо, вытянула меня на холодный пол.
Я стиснул зубы и посмотрел на ту, что всегда приходила ко мне вечером.
– Сынок, ты забыл о наших уроках и даже осмелился пропустить семейный ужин?
– Нет… мама.
Живот обожгло болью – резкий, дурной запах крови поднялся к носу. Рубашка стала влажной, мерзкой. Я закусил губу. Стражи и герои Таррвании не плачут! Но слезы предательски брызнули из глаз, а коленки задрожали.
Я убежал днем и совсем не хотел возвращаться во дворец, зная, что меня ждет ночью. Почему отец, зная, как она себя ведет, позволяет ей так…
Ее Императорское Величество Аниса Фуркаго взирала на меня сверху вниз – в одной руке хлыст, а в другой уже… Я похолодел от ужаса.
Ее рука была в толстой черной перчатке, а на ней покоилась небольшой белая кость.
И этой кости я страшился больше всего. Именно из-за нее сбежал.
– Как ты сказал?
– Ваше Величество, я не забыл об уроках. А ужин… я просто заигрался.
– Заигрался, Винсент? Впредь не забывай об этикете. Но ты и не забудешь, да-да, не забудешь, мелкое отродье. – Она рассмеялась и дернула головой, словно птица. А потом почти прошипела: – А теперь бери кость. И сотри эти крошки с лица.
Я поспешно вытер лицо, с ужасом понимая, что совсем забыл умыть его после хлеба матушки Шэлли. Она же не… она же не станет?..
Императрица без эмоций взирала на меня, но хлыст в ее руке покачивался, как змея перед броском.
Я знал, что, если не возьму камень, хлыст пройдется по плечам, спине, животу – везде, где не видно всем этим чванливым взрослым. Мать улыбнулась – холодно, хищно. Я, дрожа, взял кость. Знакомая боль вернулась ко мне – это была кость белого дракона, то, к чему мне, сыну Астраэля Фуркаго, нельзя прикасаться. Я ахнул и уронил ее.
Тихий свист хлыста, и боль пронзила левое плечо. Я закусил губу, опять сдерживая слезы.
– Винсент, поднимай.
Я поднял, и рука сразу же онемела от боли. Сдержи крик, сдержи, сдержи, сдержи…
Кость осталась в руке. Императрица удовлетворенно улыбнулась.
…Утром меня разбудили совершенно другие служанки, а матушку Шэлли я больше не видел.
Императрица покинула дворец через два месяца, когда дожди закончились. Уроки прекратились, но мне строго-настрого было запрещено говорить о них отцу. Я молился Эарту, чтобы она никогда не вернулась в дворец Алого заката.
Через пять лет я узнал, что матушку Шэлли казнили за то, что она не уследила за драгоценным принцем на вечерней прогулке.
Повесили по приказу императрицы.
Глава 2
Маяк стоял с незапамятных времен. Вот только больше тысячи лет ни один корабль не приплывал с того континента за Бесконечным океаном. Королевство Корс прекратило общение с Таррванией, и значение маяка стерлось из памяти таррванийцев.
918 год правления Астраэля Фуркаго. Сожженные земли. Маяк
Волны хлестали ощерившийся острыми уступами и скалами отвесный берег. Они жадно лизали его, пробуя на вкус, отступали, чтобы затем вернуться. И вновь откатывались, отпрыгивали, копя силы, и пенящейся стеной опрокидывались на маяк.