— Ты разочарована? — Орданн не смотрел на нее, его взгляд уже искал следующую опасность.
— Ничуть. Это я позволила себе преступную слабость…
— Не знаю как, но Герт умудрился нас спасти. Горевать будем после. Если останется, кому, — король на секунду зажмурился, потом добавил нехотя, — ирольнцы гибнут. Элеттийцев горстка. И всего двое Мудрых. Как хочешь, Хранительница, но ты обязана выжить. Мне одному точно не вытащить город… Прикрывай!
Каким-то шестым или сто шестым чувством Орданн понял, что Тайри сейчас никак нельзя позволить сосредоточиться на собственных мыслях. Иначе она просто опустит меч и позволит себя растерзать. Первый приступ отчаяния и вины скрутил Хранительницу после гибели Габриэля, а когда Лоцман от пустякового ранения застрял между жизнью и смертью, ей стало еще хуже. Она считала, что люди гибнут из-за нее, что она несет близким только несчастье. Сначала наставник, потом де Рейвен, Даррен, а теперь еще и Герт. Не захочешь — начнешь задумываться о закономерности. Поэтому король решил: пусть лучше Хранительница целиком погрузится в бой, а не в черную бездну вины и тоски. А там, если повезет, ей и легче станет…
Его величество угадал правильно. Бой вынуждал сосредоточиться на ином, Тайри пришлось забыть обо всем и стать холодной расчетливой машиной — иначе не справиться. Приходилось одновременно манипулировать щитами, огненным лассо и стихийными чарами, время от времени делая это за двоих — Орданн смотрел на Город через Талисман и становился в такие моменты почти беззащитен. Когда силы начинали изменять ей, Тайри вспоминала лица тех, кого потеряла, и ярость увеличивала их многократно. Она билась — за них за всех, и это было лучшей данью их памяти. И еще приходилось помнить, что независимо от ее желания надо выжить — иначе умрет Даррен.
Когда леди Даллет решила остаться с отрядом гвардейцев, король не стал ее останавливать. Зрением Талисмана он видел новую опасность, угрожающую Городу: с моря шла огромная волна, поднимаясь все выше. Темные лишь немного сдерживали эту водяную громаду, чтобы в нужный момент обрушить. Видимо, они и вправду решили не оставлять камня на камне. Орданн не знал, как можно защититься от этого, не знал, сколько времени у него осталось. Он понимал только, что Дельфиньей заставы волна достигнет раньше, чем площади, и он должен быть там, чтобы попытаться спасти людей. На заставе давно уже в нем и его оружии нуждались куда больше, чем здесь: Одри и Фаэ на пределе сил сдерживали натиск разнообразной нечисти. Скай, с разорванным в клочья крылом, беспомощно озирался, распластавшись на мостовой, и некому было ему помочь…
— Прости, Тайри, но им без меня можно только умереть, а здесь, я знаю, вы с Рарроком справитесь, — сказал Орданн перед тем, как шагнуть на Тропу вслед за Лиардом. Удивительно, но внутри Цитадели Тьма почти не коснулась Сокрытых путей, — продержитесь до моего возвращения.
Сколько времени Тайри дралась рядом с капитаном оставшихся на площади гвардейцев, и как так получилось, что они ни на шаг не отступили со своих позиций, никто сказать не мог. Граф Раррок молиться был готов на эту женщину, она спасла не один десяток его солдат, да и сама сейчас стоила троих отборных вояк. Только поверх восхищения мелькала иногда страшная мысль: что будет, когда ее силы иссякнут? Ведь на этом ее отчаянном порыве держалась вся оборона. Глядя на неутомимую Тайри, его солдаты будто обретали новые силы, а уныние и страх, что уже завладели многими, как ветром сдуло…
Глава 16
Глава 16
Нет ничего невозможного, есть только маловероятное.
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Люди почему-то склонны думать, будто мужество —
это не дрогнув смотреть в лицо смерти. Но вот это-то
как раз по силам почти каждому. Многие способны в момент
смерти стиснуть зубы и удержаться от вопля…
Мужество — это не дрогнув смотреть в лицо жизни.
Робин Хобб "Безумный корабль"
Что-то случилось на залитой кровью, заваленной трупами людей и нелюдей площади. Заглянуло ли в разрыв облаков вечернее солнце? Теплый ли ветер дохнул с моря? Все — и свои, и чужие — стали вдруг останавливаться, точно забыв обо всем, и расступаться, освобождая кому-то дорогу. Опустила свой синий меч и Хранительница, недоуменно оглядываясь по сторонам. Что происходит? Все внезапно решили сдаться?! Да, вон там, на гребне полуразрушенной стены появились две новых фигуры: статная женщина в алом и черном, и высокий человек в военном мундире без знаков отличия… Впрочем, и не человек вовсе. Тайри узнала Отступника, хоть тот изрядно пригасил свою выжигающую и искажающую все вокруг силу. Но ни страх, ни что бы то ни было другое не потревожили ее душу. Мрачное спокойствие уверенного в своей правоте человека охватило ее. Пришел взглянуть на агонию Светлого Города? Так она еще не наступила, и, даст, Создатель, не наступит. Даже если не судьба нам устоять, то кое-кому победа горше поражения будет, с упрямой злостью подумала Хранительница, оглядываясь. Понятнее происходящее, увы, не стало. Никто больше не сражался, не звенело оружие, даже стоны и крики стихли. Силы небесные, да что же там делается?! Все онемели или их поразило безумие?!!
Тайри оттеснила раненого гвардейца и очутилась в первом ряду. Остатки горожан и солдат Тьмы разделила неширокая полоса смешанного с кровью снега, по которой шел… Откуда здесь ребенок, удивилась про себя волшебница, все матери и дети надежно укрыты во Дворце… Все, кто остался…
По снегу, утопая по щиколотку в грязно-бурой каше, шел мальчик лет двенадцати — худой, угловатый, золотоволосый, в неправдоподобно чистой льняной одежде. На шее, на простой темной ленточке, в такт шагам болтался какой-то блестящий предмет, скорее всего ключ… КЛЮЧ! Тайри, начиная понимать происходящее, внимательнее присмотрелась к окружавшим ее людям. Лица… Их лица ее поразили. Не было на них ни счастья, ни смирения, ни благоговения, а только боль, разочарование и ожесточение. Что же ты так поздно пришел, Пресветлый Сыне, читалось в глазах солдат, стариков и мальчишек из ополчения. Где ты был раньше, когда разрушали наши дома, убивали наших близких? Зачем ты пришел — теперь? Умереть с честью мы сумеем и сами… Или ты решил отдать Отступнику Ключ, сделав бессмысленными все наши жертвы?
Хранительница и себя ловила на подобной мысли: где были твои глаза, лучезарное Создателево дитя, когда Габриэль и его кошка падали, раздираемые болью, на серые камни улицы? Где было в тот момент твое милосердие? Почему не вернешь жизнь и силы Лоцману, который защищал этот город, точно родной? Зачем заставляешь умирать мальчишек, которым еще жить и жить? Почему темным отродьям позволено устроить здесь побоище? Говорят, твой Отец любит всех своих детей, тогда спроси у него, почему гибнут невиновные и наказаны непричастные? А еще подумалось вдруг, каково Ему идти сквозь этот строй, под откровенно ненавидящими взглядами одних и почти такими же — тяжелыми, изверившимися — других? Каково Ему смотреть в опустошенные, отчаявшиеся лица тех, кто, свято веруя в заветы отцов, не побоялся выступить против Вековечного Врага? Тайри удивилась сама себе: оказывается, она до сих пор способна испытывать… жалость? Звучало почти святотатственно: жалость — к Нему…
Мальчик медленно шагал, глядя себе под ноги. Когда он поднял голову и бросил один-единственный длинный взгляд на порядки Темных, в их рядах начался ропот, стало слышно, как одни лязгают оружием, другие подвывают и плачут со страху. Хранительница разглядела прямо напротив тщательно прицеливающегося арбалетчика. Он метил не в мальчика, скорее в ключ или ленточку, на которой тот держался. Хорош замысел Отступника, нечего сказать! И сам как бы ни при чем, и Ключ заполучить можно — мало ли что взбрело в голову ничтожному человечишке… Тайри подняла глаза к небу: тучи снова затягивали садящееся солнце. Не будь их, темный вряд ли бы смог точно прицелиться — солнечные лучи били бы ему в глаза. Не задумываясь, волшебница «подтолкнула» задремавших было сильфов — стихийных духов послушного ей Воздуха. Просвет в облаках заметно расширился. Арбалетная тетива сухо щелкнула, но болт с тянущейся за ним тонкой нитью ушел далеко в сторону. Наверное, в самый последний момент сбился прицел… Тайри улыбнулась, ощущая себя удачно нашкодившим подростком, опустила голову, чтобы спрятать довольное выражение лица и наткнулась на прямой взгляд темных глубоких глаз мальчика — таких же, как на фреске в Храме, изображающей его Отца. Только человеческого в них сейчас было гораздо больше…