«Ну-ка и я посёрбаю. Может, устыжу?»
И началось сёрбанье наперебой, наперекор, вперехлест.
Женя, Степа, Валя прекратили есть, удивленно глядели на нас. Развязка наступила быстро: Максим захлебнулся, я поперхнулся, все залились смехом.
Я думал, что за столом наступит веселый мир. Но Максим, отсмеявшись, заревел и выбежал из квартиры. Он либо взревновал меня к сестре, либо бабушка успела накрутить его против «Женькина хахаля».
Вскоре кто-то звонко щелкнул в дверь и вошел в прихожую. Женя бросилась туда. Послышалось ее строго-жесткое: «Ну, чего ты?» И виновато-застенчивое: «Сегодня уезжаю. Хотел проститься. Сынка поцеловать».
— Ты его утром «поцеловал».
— Не напоминай. Сама довела. Да и мать с ума сбила. Дескать, за Степой ты хоть в пекло приедешь. Позови сынка.
Степа испуганно взглянул на меня, словно спрашивал о том, идти ли ему к отцу, и о том, защищу ли я его, если будет нужно.
Я снял Степу со стула, погладил по волосам и подтолкнул.
Через минуту он прибежал на кухню. Веселенький. Отделался.
Несмышленыш ты, Степа. Придет время, и тебе неудержимо захочется видеть отца, какой бы он ни был. И ты поймешь, что такое зов крови.
— Женюр, скажи хоть что-нибудь на прощание.
— Счастливо не возвращаться.
— Не рассчитывай. Я-то возвращусь. Повыдергиваю твоему хахалю копылки и спички вставлю.
Женя вытолкнула его за дверь.
Ужинали в грустном молчании.
Когда Женя мыла посуду, испортился кран: из него выплеснуло лопнувший резиновый кругляшок, и в стальную раковину, покрытую белой эмалью, с фырчаньем начало бить кипятком.
Я закрутил вентиль.
Отворачивая кухонный кран, из которого продолжала сочиться горячущая вода, я забыл об осторожности и едва вывернул кран, на мои руки дунуло кипятком, потому что вентиль не полностью перекрыл напор. Я помотал руками, и боль прошла. И покамест вырезал кожаный кругляшок и вкручивал кран, теперь уже в резиновых перчатках, и открывал вентиль, руки лишь потихоньку саднило. И я подсмеивался над собой: «Отделался легким испугом».
Смывая раковину, я опять ощутил боль в руках. Женя заметила, что они багрово-красные. Спросила, не обварил ли. Я попробовал отшутиться, но она осмотрела их и укоризненно покачала головой.
По настоянию Жени я сел на табурет. Она наливала на свою ладонь подсолнечного масла и смазывала мои обожженные кисти.
Как бережно скользили ее ладони по моим рукам!
Они будили нежность. Хотелось, чтобы она прижала мою голову к груди и долго-долго процеживала мои волосы сквозь пальцы.
Стукнула входная дверь. Из прихожей донесся кукарекающий дискант Максима:
— Женька, провожай. Уроками займемся.
Она не дала мне встать.
Из прихожей дотянулся ее увещевающий шепот и протестующее Максимово: «Да ну его».
Они прошли в дальнюю комнату. Чуть позже Женя принесла на кухню кипу иллюстрированных журналов, попросила почитать, пока помогает брату: у него нелады с арифметикой.
В журнале «Вокруг света» я внезапно обнаружил записку, которую подкинул в киоск с деньгами. Стало жарко-жарко.
Положил записку па прежнее место, принялся листать дальше, однако вскоре снова выдернул ее из журнала, повертел в руке, опасаясь, как бы не вернулась Женя. И решился: открыл дверцу печки-голландки, поджег листочек в косую клетку. Бумага мигом сгорела, и пепел, на котором еще виднелись буквы, утянуло в трубу.
Гора с плеч!
Читать журналы долго не пришлось. Не дал Степан: играй с ним и Валей в жмурки. В жмурки так в жмурки.
Валя устала. Я уложил девочку спать. Ее кроватка находилась в первой от прихожей комнате.
В дальней комнате Женя стыдила Максима за то, что он до сих пор не выучил назубок таблицу умножения.
Немного погодя попросился в постель и неугомонный Степа.
Вероятно, перед сном Женя часто рассказывала ему о птицах и животных, поэтому он спросил, видел ли я сов и оленят.
Я видел и тех и других. Он потребовал:
— Расскажи.
Я вспомнил, как однажды нашел в лесу мараленка, поил его молоком из резиновой грелки, оберегал от собак и чуть не погиб возле тальников, где пас мараленка, от пули браконьера. Осенью мараленок убежал в лес и зимой, должно быть, наскучившись, приходил к нам на подворье.
Так как Степа жадно слушал, к тому же я увлекся, я еще рассказал ему о сове, поймавшей ласку в нашем курятнике.
— Теперь укутай.
Я подоткнул под Степу одеяло.
— Дядь, приходи.
— Конечно.
Женя тихо стояла у косяка. Она скользнула на кухню, когда я пошел от кроватки.
Женя осмотрела мои руки. Ничего страшного. Краснота спадает. Спросила, откуда у меня на ладонях огромные мозоли. От валков, которые ворочаю. Охнула и напугалась: узнала, что мне иной раз приходится управляться с деталью в полста с гаком тонн. Убьет ведь!