Небо в той стороне, где шлаковые откосы, было ало. Отсветы этой сочной алости делали красной пряжу снегопада, малиновыми — закутанные в снега деревья, розовым — покров бульвара.
Я остановился на краю тропинки, плахой хлопнулся в снег, рядом упала Женя. Мы лежали на спинах, смеясь, промаргивали пушинки, попадавшие в глаза.
Женя вскочила на колени, зачерпнула ладонями снег и хлопнула мне в лицо. Здорово, что она озорница! Не переношу тихонь и неженок.
Я обтерся опушкой шапки, настиг удирающую Женю и сунул в сугроб. Она вырвалась, обхватила мои ноги, дернула, и меня словно отмахнуло — рухнул навзничь, конечно, не без нарочитости.
Потом мы, прыгая то на одной, то на другой ноге, вытряхивали снег, Женя — из туфель, всунутых в ботики, я — из штиблет.
На углу двухэтажного универмага мы простились, и я втиснулся в автобус.
Он был набит девушками и парнями, которые тараторили, дурачились, горланили песни. Девушки были симпатичны, платки цыганские, концами обвиты шеи. В каждую из девушек, казалось мне, я мог бы раньше втрескаться, и я удивлялся, почему совсем недавно, как бы не видел в городе таких девушек и почему во мне не возникало ощущение, подобное сегодняшнему. Женя? Конечно, Женя! До встречи с ней я был как плотина с закрытыми шлюзами, повстречал Женю — и шлюзов будто не было, и слепоты на женскую привлекательность — тоже как не было.
Я зашел в вокзал посмотреть роспись и заодно разыскать Кирилла с Мишей.
Фрески были египтянистые. Рабочие, вышиной в стену, держась за пику для пробивания летки, стояли перед домнами. Археологическим величием повеяло на меня от этих изображений. Неужели же те, которые расписывали эту стену, не чувствуют нашей непохожести и того, что наше рабочее величие состоит в простоте, в отсутствии внешнего величия? Нас-то уж ни с какого боку нельзя припутывать к фараонам.
Кирилл и Миша, побаловавшиеся в ресторане пивом, обнаружили меня в зале ожидания и сыграли на кулаках туш. Прежде чем зацепить меня и поволочь на вокзал, Кирилл выкинул руки к росписи, затем приложил их к себе, к Мише, ко мне, как бы соединяя изображение на стене и нас в одно, воскликнул:
— Великаны!
— И великаны, — осердился Миша, уловив в голосе Кирилла дурашливость.
Укротительница тигров Леокадия Барабанщикова должна была приехать на вокзал вместе с матерью и маленьким сыном.
Мы двигались по краю площади к тротуару, куда подкатывали машины. У знакомого униформиста Кирилл вызнал, что во время гастролей Барабанщикова посещала девятый класс вечерней школы и что своей мировой известностью она во многом обязана мужу, который дрессирует ее тигров, но что она порывает с ним, потому что он замучил ее укорами, начал попивать и нарочно остервеняет тигров, потому на манеже они люты и без охоты и блеска выполняют номера, и она выматывает нервы до основания. И теперь, рассказывая о Барабанщиковой, Кирилл дивился тому, что она, такая знаменитая, вдруг прониклась стремлением к грамотности, и также переживал за то, как она будет обучать новых тигров без помощи мужа, который в этом деле и впрямь покрепче ее.
Когда на проспекте появился цирковой автобус, Кирилл и Миша ринулись сквозь толчею пассажиров, выбиравшихся из переполненного автоэкспресса.
Я замешкался и, пробиваясь за ними, заметил в очереди за лимонами зеленый с золотыми штрихами шелковый платок. Им была повязана чья-то знакомая красивая девичья голова. Она, как показалось мне, таилась среди других женских голов, высматривая кого-то на перроне. Черный рубчатый воротник свитера. Выгнутая челка. Неужели Женя?
Я подумал, что обмишулился, но тут в очереди возник просвет, и я увидел всю Женю, от резиновых бот до зеленого с золотыми штрихами платка.
Зачем она здесь? Приехала за лимонами? А дети, которых страшилась оставить одних? Может, решила помириться с Лешкой? Высматривает, чтоб в подходящий момент выйти и попасть ему на глаза? Кто их поймет, женщин. Особенно их жертвенную, страдальческую логику. Да какая она, к дьяволу, логика, когда вся от чувства! Я собрался проклясть себя за надежды, за доверчивость, за свою чумовую любовь, не успел: услышал ликующий крик:
— Женюр!
Кричал Лешка. Он прыгнул с обочины перрона на лестницу. Едва коснулся ступеньки и опять сильно прыгнул. В шинели с широко распластанными, взмахивающими полами, он походил на диковинную птицу.
Не то испугавшись, как бы он не сшиб ее, не то приготовившись уткнуться в его грудь, Женя чуть-чуть выставила перед собой ладони и низко наклонила голову.