Месяца через полтора дядьку Ваньку отпустили из трудармии. Лёлёся успокоился, но не простил матери.
Дядька Ванька прислал письмо. Оказалось, что из трудармии его выхлопотали колхозники. Они и поставили его председателем. Потом прислал посылку со сливочным маслом, домашними колбасами, курдючным салом и пыльно-мелким тростниковым сахаром.
Мать плакала. Ударила Лёлёсю по голове, когда он отказался есть дядьки Ванькины продукты.
С пруда по пути к Тринадцатому участку был крутой спуск в глубоченный ров. На покатом краю рва я и Колдунов, затянув сыромятный ремень, встали с боков нашего негаданного возка. На всякий случай нацелили лыжи правей железнодорожного тупика: поперек колеи — штабель шпал с двумя жестяными фонарями.
Хотя мы с Колдуновым яростно тянули на себя ремень, а Саня с Лёлёсей удерживали казаха от скольжения вниз, нас поволокло и расшвыряло по склону, будто котят. Меня так кувыркало по снежной тверди, что я, едва поднявшись на ноги, сказал Лёлёсе:
— Три тысячи оборотов в секунду.
Лёлёся засмеялся, побежал за шапкой.
Колдунов молодчина! Не выпустил из кулака сыромятный ремень, а то бы казах мог убиться о шпалы, а лыжи бы врезались в них и сломались.
Казах, лежа неподалеку от штабеля с фонарями, замученно копошился, что-то страдальчески бормоча.
Он, наверно, решил, что уж теперь-то мы бросим его. Может, другие ребята и бросили бы, рассердившись: мол, хватит с нас падать, надрываться, колеть на холоде. Сообщим часовому: «Человек замерзает во рву!» Часовой позвонит куда следует, и казаха заберут.
— Меня не надо оставить. Деньга дам.
Я разозлился. Нелюди мы, что ли, чтобы кинуть тебя, бедолагу?
Вслух, ожесточенно:
— Всем дашь?
— Псем.
— Богач выискался.
— Псем.
— По скольку? — врезался в разговор Колдунов и подтянул лыжи к встревоженному казаху.
— Правда, по скольку? — заинтересованным тоном спросил Саня.
— Его дам. — Казах указал на меня глазами. — Разделит.
— Замолчите! — крикнул Лёлёся.
Колдунов шибанул его плечом. С Лёлёсиной барашково-черной головы слетела шапка. Он поднял шапку за длинные уши, отряхивая ее о валенок, робко смотрел на Колдунова.
— Еще строит из себя Исусика. Цветы ведь задаром не отдаешь. Зачем нам тащить задаром вон какого бугая? Гроши у него есть. Говори, по скольку дашь?
— Его дам. Разделит.
— Ты не крути. Ну, сколько?
На шее Колдунова надулись вены. Горлопан несчастный! Я вырвал у него сыромятный ремень. Подтянул лыжи на ровное место. Колдунов окрысился на меня, однако поволок казаха вместе с нами и старательно втаскивал на лыжи.
И что он за пацан? То лучше некуда — веселый, добрый, уступчивый, то взъерепенится и может целый месяц вести себя мстительно-настырно, драчливо.
Прошлой осенью мы с Колдуновым здорово дружили, даже вместе прославились на весь Урал.
Мать Колдунова работала сторожихой вагонного цеха. Частенько, когда она шла на дежурство, мы увязывались за ней. Нравилось играть в догонялки, бегая по осям колес, что тянулись длинными рядами вдоль краснодверного здания вагонного цеха.
Рядом находилось паровозное депо. Мы наведывались и туда. Подносили ремонтникам масленки, ветошь, учились у слесарей шабровке и нарезке.
Однажды, выходя из механической мастерской, где вытачивали из рессорной стали ножи, мы с испугом увидели, как вдруг выпучились углом закрытые ворота депо, как потом, выворачивая запоры, они распахнулись и из копотной утробы депо вырвался паровоз «ФД».
Темнело. Паровоз шел без машинистов и огня и казался до жути разумным существом, бежавшим из депо с какой-то враждебной целью.
Все чаще мелькая шатунами, он зловеще катил в сумерки пустыря, за которым начинался огнящийся стеклянными крышами прокат.
Чтоб паровоз да сам покинул депо, недавно оставленное людьми, — мы слыхом не слыхали. И все-таки быстро освободились от остолбенения, порожденного неожиданностью, испугом, изумлением.
Мы влетели в механическую мастерскую с криком:
— Паровоз из депо удрал! Крушение наделает.
Токари побежали с нами в конторку мастера, где был телефон. Трубку схватил я. Ответила телефонистка, работавшая на коммутаторе внутризаводского транспорта.
— Тетенька, паровоз сбежал. Позовите главного диспетчера.
Телефонистка прыснула, но соединила с вязким, как мазут, басом.
Заходящимся от ознобной спешки голосом я прокричал диспетчеру обо всем, что случилось. Он буркнул «спасибо», отключился.
Позже нам рассказали, что стрелочницы, предупрежденные диспетчером, направляли паровоз на свободные пути, а также подкладывали под него металлические башмаки, но он был как заворожен — сшибал башмаки, пер дальше.