Макс до сих пор каждый день отмечает на картах градиент понижения синевы к берегам острова. По градиенту можно, пусть и приблизительно, установить прочность Пелены. Все последние дни градиент увеличивался. А это значит – Океан наступает, давит на Пелену и в ближайшие дни начнет затоплять пирсы и бухту. Ну а потом он бросится на остров.
Макс жил в Трупном квартале. «Трупный» – это не потому, что рядом находилось кладбище или морг, а потому что это самый старый квартал в городе. Все дома вокруг уже по многу раз покрывались реставрационными сетками. Ремонт в этих районах Альбы выглядит всегда одинаково – поверх слоя штукатурки накладывают сетку из синевы, чтобы штукатурка держалась. Но новый слой обычно так тонок, что сетка просвечивает. Фасад здания, который отремонтировали по первому разу, похож на нарисованный в ученической тетради домик. Два слоя – это уже ближе к паутине. Три, четыре, пять слоев (а в старом городе их обычно больше десятка) – и дом приобретает синюшный оттенок, столичные жители такие дома в шутку называют покойницкими. Максим обитал в двухэтажном домике, где снимал второй этаж и мансарду с выходом на крышу. Вход с улицы у него был отдельный – крутая каменная лестница заканчивалась маленькой террасой как раз у его дверей. За аренду Макс платил с задержкой в полгода – дольше было нельзя, неплательщикам грозил минус первый уровень.
«Но полгода хаос мне непременно спишет», – с видом гения напоминал мой друг.
Впрочем, у каждого из нас была подобная заначка для хаоса. Один тянул с оплатой квартиры, другой придерживал алименты на ребенка. Живя под покровом Пелены закона, мы почти всегда мечтали малость сжульничать. Я лично до последнего откладывал оплату штрафов – а штрафовали меня постоянно. Кажется, на штрафы я тратил больше, чем на жрачку.
Машину я оставил на площадке, а потом мы двинулись по крутой каменной лестнице наверх. Справа шла глухая стена, слева – шаткие ажурные перильца. Чем выше мы поднимались, тем шире открывалась панорама синих черепичных крыш. Уж не ведаю, какой там за́мок отыскал наш Кролик, но это место идеально подходило для замка. Вот только сам дом вызывал у меня сомнения.
– Глядите! – закричала Полина и ткнула пальцем вверх.
В темной синеве неба, покачиваясь, плыл воздушный шар. Белый с зелеными полосами, он медленно удалялся в сторону Океана.
– Вот же синь! Нас опередили! – прорычал Макс и, пыхтя, чуть ли не бегом помчался вверх по лестнице.
Удивительно, но догнать я его сумел лишь у самых дверей домика. Поминая всех богов синевы, Макс возился с замком. Пелена, хоть умри, но не желала открывать дверь законному хозяину. Наконец, после десятого или двадцатого требования, замок открылся. Макс ринулся на крышу – к своим метеошарам. Мы с Полиной последовали за синоптиком.
На крыше у Макса был расчищен небольшой кусочек пространства под три плетеных кресла и деревянный одноногий столик – здесь мы втроем: я, Макс и Кролик – любили по вечерам, когда не играли в «Тощей корове», сидеть, глядя на Жемчужную гавань, и попивать «Дон Чезе» или холодное пиво. В углу просторной террасы скопилась высоченная куча хлама. Макс терпеть не мог выбрасывать старые вещи. Все, что портилось, не работало, перегорало, он притаскивал сюда, на крышу. Ломаные корзины, наполненные пустыми банками, дырявые кастрюли, старые башмаки и куртки, битые тарелки и чашки, бутылки от выпитых вин, коробки и коробочки всех мастей. Мне всегда казалось, что до дна этой кучи добраться невозможно. Расти вверх ей помогали две сошедшиеся углом стены соседних домов, которые были на два этажа выше Максовой клетушки. Чтобы кучу не мочило дождем, Макс натянул над своим хламовником брезентовый тент. Эту выставку ненужности Макс любовно именовал «моя кладовая».