— Да отчего же последний…
— Я чувствую, Гош. Так же хорошо, как чувствую то, что ты тоже этого хочешь. Ты же добрый, Гош. Сделай женщину счастливой. Она так любит тебя! Забудь обо всем. Хватит себя мучить. Ну же, поцелуй меня…
Вода была теплая, а они — почти совсем голые и чересчур близкие люди, чтобы не выполнить последнюю волю друга. Гош понял: она действительно чувствует, что завтра — все, конец. Или, по крайней мере, вбила себе в голову, что этот аргумент подействует. И объяснять, что он хочет совсем не ее, а всего лишь соскучился по женской ласке… «Дурак, что с тобой? Это же так просто. Она права — забудь. Рассуди здраво — у тебя не осталось никаких шансов найти свою любовь. Не будь эгоистом».
Женя обвила его ногами за поясницу и целовала, целовала…
— Возьми меня! — хрипло выдохнула она.
«…Так пусть будет хоть что-то хорошее. Разве преданность этой девчонки не стоит того, чтобы быть вознагражденной? Какое я право имею ее мучить? Она такая славная…».
И тут же пришла мысль — а как там ОНА? Может быть, тоже сейчас думает о нем. Думает, что не встретит его больше никогда, Что настоящая жизнь кончена, и остается лишь прожить отпущенные дни по возможности нормально.
«И все-таки, куда же я девал свое обручальное кольцо?!».
И Гош, еще секунду назад отвечавший на поцелуй девшушки, застыл. Опустил руки. Посмотрел куда-то вбок отсутствующим взглядом.
Женя спрыгнула с него и, не говоря больше ни слова, ушла на берег.
Гош вдохнул полную грудь воздуха и сделал единственное, что было сейчас уместно — исчез. Вынырнул на пределе, секунд через сорок, и поплыл, не оглядываясь, вперед.
На берегу хлопнула дверца «Лендровера».
«До чего же стыдно! Господи, Дымов, ну как ты мог? Что тебе, трудно было? А вот не мог! А вот трудно, и все тут! Полное размежевание тела и души. Тело исправно реагирует, а душа не хочет. И черта с два ее заставишь… Утопиться, что ли?. Вот нырну сейчас со всей дури и выдохну. Да нет, здесь, похоже, неглубоко. Успею выскочить наверх. Инстинкт выгонит. Эх, Дымов, сколько тебя жизнь ни ломает, а ты все нормальный и нормальный… Порядочные люди давно шизофреники, а с тебя как с гуся вода. Кстати, очень теплая вода. Обожаю».
Когда он приплыл назад, Жени у машины не было. Не было еще одного автомата, пары магазинов, нескольких банок консервов, любимого пистолета Цыгана и его же рубашки, в которую Женя, похоже, завернула поклажу. Еще пропала Костина финка.
Гош сел в машину и врубил дальний свет. На миг ему показалось, что где-то у дороги мелькнул расплывчатый силуэт. Гош завел мотор и поехал к дороге, внимательно разглядывая траву. Но следов не нашел. Он еще покрутился для порядка, но быстро сообразил, что Женя нарочно ушла лесом, вовсе даже не к шоссе, и искать ее ночью по кустам бесполезно.
Тогда он вернулся на берег, к распластанным на одеялах телам, заглушил двигатель, сунул руку под сиденье и достал литровую бутылку водки. Нашел пластиковый стаканчик, распорол штык-ножом банку тушенки.
— Ваше здоровье, Регуляторы! — сказал он спящим, поднимая стакан.
— Дай Бог вам проснуться такими же славными парнями, какими вы были.
Выпил и закусил губу, чтобы не заплакать.
Наплакался он уже в этой жизни — дальше некуда.
Достал пистолет, взвел курок, поднял ствол к небу. И трижды выстрелил.
— А вот и салют по тебе, Георгий Дымов, — сказал он. — Ты жил, как придется, но умер достойно.
Убрал оружие и снова потянулся к бутылке.
Выпил, отдышался, устало зевнул. Почувствовал, что вымотался до упора, физически и эмоционально. И с наслаждением подумал, что сейчас уснет. Будет спать и видеть сны о чудесной прошлой жизни.
Так и получилось.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПРОЛОГ. В ЗДРАВОЙ ПАМЯТИ
Когда к длинной каменной штуковине напротив фасада Дворца Пионеров — не то трибуне, не то просто ступеньке, — пришел Дымов, его шестерка была уже не только полностью в сборе, но и хорошо подготовлена к игре. Даже чересчур хорошо. Рогалик оказался просто в зюзю. Лешечка делал вид, что нет. Зойка, неприязненно кривясь, сидела к ним спиной и глядела на Дворец, как будто там нарисовали что-то новенькое. Ирина и Любимов, наоборот, укоризненно рассматривали перестаравшихся игроков.
Дымову все ужасно обрадовались, Рогалик от полноты чувств даже чуть не упал с трибуны.
— Ты посмотри на этих гавриков! — воскликнула Ирина.
— Твоя работа? — спросил Гош у Любимова.
— Хотел подготовить команду, — авторитетно заявил тот. — Слегка. Но сам видишь, какая погода. Развезло молодых людей. Ничего, оклемаются.
— Ясен пень! — кивнул Лешечка.
— Дымов, тебя похмелье мучает?! — воинственно поинтересовалась Ирина. Гош хмыкнул, разглядывая пустую бутылку из-под «Метаксы». Он бы сейчас с удовольствием выпил, но давно было замечено, что самое продуктивное для него состояние — именно с похмела. Как минимум двадцать раундов Дымов будет злой и сообразительный.
— Мы тебе потом нальем, — пообещала Зойка. — Но сейчас не пей.
— Так нету же у вас.
— Вот именно.
— Любимов, тебя убить мало! — высказалась Ирина.
— Андрюха хороший! — вступился за благодетеля Рогалик.
— Мерзкий паршивец! Как мы будем играть?!
— Успешно, — процедил Гош. — Кто-нибудь уже зарегистрировал нас?
— Любимов.
— Ну вот, а ты говоришь — мерзкий… Не пора нам?
— Пусть еще посидят.
— Так их окончательно развезет.
— Я чувствую себя отлично, — сообщил Лешечка. — Просто замечательно.
— Может, разомнемся? — с горя предложила Ирина.
— Красненьким? — съязвил Гош.
— Ты бы хоть помолчал. Есть вопросы с телефонного чемпионата.
— Почему бы и нет?
Ирина достала из сумочки несколько листков.
— Так, — сказала она. — Слушаем. Позируя художнику Миллеру…
— Мюллеру?!
— Борману!!! Миллеру. Позируя художнику Миллеру, он сказал. «Я совершил в этой жизни немало славного, и никого не сделал несчастным. Не подписал ни одного смертного приговора. Бывал мал, бывал велик». Ну? Время.
— Ребята! — воскликнул Рогалик, патетически воздевая руки к небу.
— Ребята! Да это же Зигмунд Фрейд!