На самом деле, когда мы с Марком Олшейкером расследовали печально известное похищение Линдберга в 1932 году для нашей книги «Дела, которые преследуют нас» (The Cases That Haunt Us), нас сбивал с толку только один нюанс. Даже оказавшись на электрическом стуле в Нью-Джерси, Бруно Рихард Гауптман отказался признаться в похищении и убийстве ребенка, Чарли Линдберга – младшего, или даже в малейшей степени своего участия в этом преступлении. Мы без всяких сомнений определили, что Гауптман причастен к злодейству. Хотя, в отличие от многих других, кто рассматривал это печально известное дело на протяжении многих лет, мы убеждены, что он не мог действовать в одиночку. Однако он продолжал настаивать на своей невиновности и утверждать, что ничего не знал о преступлении. Даже когда ему предложили заменить смертную казнь пожизненным заключением, если он пойдет на сотрудничество со следствием и назовет имена сообщников. Он пошел на казнь, стойко сохраняя свою позицию.
Когда мы тщательно составили поведенческий профиль Гауптмана, то пришли к выводу, что его мотивация исходила из личной жесткости и представлений о чести. Гауптман предпочел скорее умереть, чем жить и оставить свою семью, жену и маленького сына, со стыдом (и, возможно, финансовыми проблемами, связанными с этим) признавшегося убийцы.
У Роджера Коулмана не было никакого стимула, чтобы сделать такой выбор. Он не собирался заключать сделку о признании вины или смягчать свой смертный приговор тем, что стал бы «говорить правду». Он крестился в тюрьме, и его капеллан сказал, что этот человек серьезно относится к своей вере, поэтому его последнее заявление чрезвычайно обеспокоило всех, кто заботится о справедливости.
Споры о Коулмане не утихли. «Я обещал Роджеру Коулману, в ночь, когда его казнили, сделать все, что в моих силах, чтобы доказать его невиновность, – объявил Макклоски. – Это были мои последние слова умирающему».
Он сдержал свое слово. Он исследовал утверждения о том, что другой человек в Гранди признался в убийстве Ванды Маккой, и настаивал на том, чтобы были повторно проведены исследования оставшихся образцов жидкости, потому что технология исследования ДНК с тех пор далеко продвинулась вперед. Генеральная прокуратура Вирджинии в лице прокурора Джерри Килгора упорно сопротивлялась проведению этих исследований.
«Власть штата постоянно твердит гражданам, что нам нужна смертная казнь, – заявил представитель “Центурион Министрис”. – Общественность имеет право знать, правильно ли это».
Килгор возразил, что дело рассматривалось в судах более десяти лет и «Доктрина окончательности» требует, чтобы в итоге процесс завершился: «Нам нужен окончательный приговор. Мы в Вирджинии уверены, что Роджер Коулман совершил преступление и был наказан должным образом».
Организация «Центурион» при поддержке четырех газет, в том числе Washington Post, обратилась в Верховный суд Вирджинии с ходатайством перепроверить доказательства, полученные при анализе ДНК. Суду потребовалось больше года, чтобы ответить отказом. Затем последовало обращение к губернатору Марку Уорнеру за аналогичным распоряжением. Уорнер, еще один сторонник смертной казни и демократ, также ответил не сразу, но, судя по всему, его адвокаты серьезно занялись этим вопросом.
К тому времени дело Коулмана стало ключевым в этической и правовой борьбе вокруг высшей меры наказания, а его призрак не давал покоя множеству общественных дискуссий. Аболиционисты считали, что если бы они смогли получить материальные доказательства казни одного невиновного человека, вся моральная опора аргументов в пользу казни разбилась бы вдребезги.
Наконец, 6 января 2006 года, когда Уорнер собирался покинуть свой пост (губернаторы Вирджинии ограничены одним сроком), он объявил, что заказал повторное тестирование образцов жидкости с места убийства Ванды Маккой. Неясно, поддался ли он давлению общественности или искренне хотел узнать раз и навсегда, могла ли Вирджиния совершить ужасную судебную ошибку. Самым простым и искренним объяснением этого поступка, вероятно, является то, что Уорнер сказал Энтони Бруксу с Национального общественного радио (NPR): «Если у нас есть доступ к правде, давайте разберемся с этим. Давайте выясним, что есть правда, так или иначе».