— Время мне нужно для того, чтобы привыкнуть к моему настоящему имени, — сказала я.
Он бросил на меня зловещий взгляд.
— Что это значит?
— Ты знаешь, что это значит. До сих пор я думала, что я миссис Вудвил. Теперь я узнала, что я миссис Макаллан.
Он отшатнулся от меня, как будто я ударила его. Лицо его покрылось такой смертельной бледностью, что я со страхом ждала, что он упадет без чувств к моим ногам. О, мой язык, мой язык! Зачем я не удержала мой зловредный женский язык?
— Я не ожидала, что испугаю тебя, Юстас, — сказала я. — Прости меня, пожалуйста. Я сказала это, не подумав.
Он нетерпеливо махнул рукой, как будто мои извинения раздражали его, как докучливые летние мухи.
— Что еще ты узнала? — спросил он тихим, строгим голосом.
— Ничего, Юстас.
— Ничего? — Он подумал и утомленно провел рукой по лбу. — Ничего, конечно, — прошептал он, — иначе она не была бы здесь. — Он устремил на меня пытливый взгляд. — Не повторяй никогда того, что ты сказала сейчас, — продолжал он. — Ради себя самой, Валерия, и ради меня не повторяй этого никогда. — Он замолчал и утомленно опустился на ближайший стул.
Я, конечно, слышала предостережение мужа, но оно не произвело на меня такого впечатления, как предшествовавшие ему слова: «Ничего, конечно, иначе она не была бы здесь». Значило ли это, что если б я узнала что-нибудь, кроме того, что узнала об имени, то не возвратилась бы к мужу? Это ли хотел он сказать? Неужели тайна, которую он скрывал от меня, была так ужасна, что могла разлучить нас сразу и навсегда? Я стояла перед ним молча, пытаясь найти ответ на эти вопросы в его лице. Как красноречиво было оно, когда он говорил о любви. Теперь оно не сказало мне ничего.
Он просидел несколько минут, не глядя на меня, погруженный в свои мысли, потом встал и взял шляпу.
— Друг, одолживший мне яхту, в настоящее время в Лондоне, — сказал он. — Я пойду к нему и скажу, что наши планы изменились. — При этих словах он разорвал телеграмму с видом угрюмой покорности. — Ты, очевидно, решила не ехать со мной, — продолжал он. — Так лучше отказаться от яхты немедленно. Как ты полагаешь?
Тон его был почти презрительный, но я была слишком встревожена, чтобы принять это к сердцу.
— Поступай как знаешь, Юстас, — сказала я грустно. — Не все ли равно? Пока я лишена твоего доверия, где бы мы ни находились, на суше или на море, мы не можем быть счастливы.
— Мы могли бы быть счастливы, если бы ты способна была обуздать свое любопытство, — сказал он резко. — Я думал, что я женился на женщине, свободной от пороков, свойственных ее полу. Добрая жена не стала бы мешаться в дела мужа, в такие дела, до которых ей нет никакого дела.
Тяжело было стерпеть это, однако я стерпела.
— Разве мне нет дела до того, что муж женился на мне под чужим именем? — возразила я мягко. — Разве мне нет дела до того, что мать твоя объявляет тебе, что ей жаль твою жену? Не жестоко ли с твоей стороны, Юстас, обвинять меня в любопытстве за то, что я не могу примириться с невыносимым положением, в которое ты поставил меня. Твоя скрытность омрачает мое счастье и угрожает моему будущему. Твоя скрытность отчуждает нас друг от друга в самом начале нашей брачной жизни. И ты ставишь мне в вину, что я принимаю это к сердцу! Ты говоришь, что я вмешиваюсь в дела, которые не касаются меня. Они касаются меня, в них замешаны мои интересы. О, милый мой, зачем ты придаешь так мало значения нашей любви и нашему доверию друг к другу? Зачем ты оставляешь меня в неизвестности?
Он отвечал со строгой, безжалостной краткостью:
— Для твоей пользы.
Я молча отошла от него. Он третировал меня, как ребенка.
Он последовал за мной, он взял меня грубо за плечо и заставил повернуться к нему опять.
— Выслушай меня, — сказал он. — То, что я скажу тебе сейчас, я скажу в первый и в последний раз. Знай, Валерия, что если ты откроешь когда-нибудь то, что я скрываю от тебя, жизнь твоя сделается пыткой. Ты не будешь знать покоя ни днем, ни ночью. Дни твои будут днями ужаса, ночи твои будут полны страшных сновидений, и не по моей вине, заметь! Не по моей вине. С каждым днем твоей жизни будет усиливаться твое недоверие ко мне, твой страх, и этим ты будешь проявлять ко мне самую низкую несправедливость. Клянусь тебе моей верой как христианин, клянусь тебе моей честью как человек, что, если ты сделаешь еще шаг к открытию истины, ты лишишь себя счастья на всю остальную жизнь. Обдумай хорошенько все, что я сказал тебе, у тебя будет время на это. Я пойду сказать моему другу, что мы раздумали воспользоваться его яхтой, и не вернусь раньше вечера.