Он был разделен полкой на два отделения. В верхнем не было ничего, кроме ящиков с сигарами, расставленных рядами один под другим. Нижнее было занято коллекцией раковин, сваленных в беспорядочную кучу. Майор, очевидно, дорожил больше сигарами, чем раковинами. Я тщательно осмотрела нижнее отделение в надежде найти что-нибудь интересное, но, кроме раковин, в нем не было ничего.
Открыв второй шкаф, я внезапно заметила, что в комнате стемнело. Я взглянула в окно. Было еще не поздно. Темнота произошла от набежавших туч. Дождевые капли стучали о стекла, осенний ветер мрачно свистел в углах двора. Я поправила огонь в камине. Нервы мои расходились опять, руки дрожали, я сама не понимала, что делалось со мной.
Во втором шкафу, в верхнем отделении, я нашла несколько прекрасных камей, не оправленных, но лежавших на красивых картонных подносах. В углу, полускрытые одним из подносов, виднелись белые листы небольшой рукописи. Я поспешно вынула ее, но, к моему разочарованию она оказалась только каталогом камей.
Перейдя к нижнему отделению шкафа, я нашла новые редкости в виде точеных вещей из Японии и образчиков редких шелков из Китая. Редкости майора утомили меня. Чем дольше я искала, тем дальше, по-видимому, удалялась от единственного предмета, который был мне нужен. Затворив второй шкаф, я даже усомнилась, стоит ли отворять третий. Подумав немного, я решила довести осмотр нижних шкафов до конца и отворила дверцы третьего.
На верхней полке, в одиноком величии, лежал только один предмет — великолепно переплетенная книга.
Она была больше всех книг, какие я когда-либо видела. Переплет был голубого бархата, с серебряными застежками в форме красивых арабесков и с замком из того же металла для предохранения книги от любопытных глаз. Взяв ее в руки, я заметила, что замок не был заперт. Имела ли я право воспользоваться этим обстоятельством и открыть книгу?
Я открыла книгу, не задумавшись ни на минуту.
Страницы были из лучшей веленевой бумаги, красиво разрисованные по краям. Но что нашла я на этих великолепных страницах? К моему невыразимому изумлению и отвращению, я нашла локоны волос, аккуратно прикрепленные к центру каждой страницы, и под ними надписи, свидетельствовавшие, что эти локоны были подарками на память от особ, владевших разное время податливым сердцем майора. Надписи были на английском и на иностранных языках, но все, по-видимому, имели одну цель — напоминать майору о днях преждевременного конца его многочисленных привязанностей. Так, первая страница была украшена локоном светлейших пепельных волос и следующей надписью: «Моя обожаемая Маделин. Вечное постоянство. Увы, июля 22-го 1839!». Далее следовал локон рыжих волос с латинской надписью и с примечанием, прибавленным ко дню разрыва дружбы и объяснявшим, что эта особа происходила от древних римлян и что поэтому Фитц-Дэвид оплакал ее по-латыни. Далее следовали локоны других цветов и другие надписи. Наконец мне надоело рассматривать их. Я положила книгу на место в негодовании на женщин, помогавших наполнять ее. Но, подумав, я взяла ее опять. До сих пор я тщательно осматривала все, что попадалось мне под руку. Приятно мне это было или нет, но я должна была осмотреть так же тщательно и книгу.
Я пересмотрела все страницы, пока не дошла до первой пустой. Все остальные были, очевидно, пустые. В виде последней предосторожности я подняла книгу так, чтобы венская посторонняя бумага, если таковая была между ее страницами, могла выпасть.
На этот раз терпение мое было вознаграждено находкой, которая взволновала и смутила меня невыразимо.
Из книги выпал небольшой фотографический портрет, наклеенный на картон. Я увидела, что это был портрет двух лиц. В одном из них я узнала моего мужа. Другим лицом была женщина. Ее наружность была совершенно незнакома мне. Женщина была немолода. Портрет представлял ее сидящей на стуле, с моим мужем позади нее, ее рука была в его руке. Лицо женщины было жесткое и некрасивое, с явным отпечатком сильных страстей и непреклонной силы воли. Но, как ни была она некрасива, сердце мое сжалось от ревности, когда я заметила фамильярность позы, в которой они снялись. Юстас сказал мне однажды в первое время нашей любви, что он несколько раз воображал себя влюбленным, прежде чем встретился со мной. Неужели эта непривлекательная женщина была предметом его поклонения? Она была настолько близка, настолько дорога ему, что снялась с рукой в его руке! Я глядела и глядела на портрет, пока наконец не вышла из терпения. Женщины — странные создания, загадки даже для самих себя. Я швырнула портрет в угол шкафа, я была до безумия зла на мужа, я ненавидела всем сердцем и всей душой женщину, державшую его руку, незнакомую женщину с жестким, упрямым лицом.