Когда я пришёл в себя и стряхнул с себя растерянность, вызванную этой девушкой, я почувствовал настоятельную необходимость поднять свою защиту и уберечь то, что от меня осталось.
— Если ты причинишь мне боль, я убью их, — сказал я ей.
Она побледнела от моей угрозы, но даже я не понял всего, что в ней заключалось. Как причинить мне боль? Физически, конечно. Эмоционально? Обладала ли она этой силой? Да. Она обладала. И если бы она могла ранить меня глубже, то только благодаря господству надо мной. Я знал её всего несколько часов.
Я почти не разговаривал с ней.
Это не могло быть здраво.
Но я уже много лет не был здоров. Я мог бы быть честен с самим собой по этому поводу. И вместо того, чтобы подпитывать болезнь, которая обвивала мои кости и проникала в мои нервы и вены, она, казалось, успокаивала эти тёмные части меня, исцеляла повреждённые, удушающие части, которые я не хотел признавать.
— Зачем ты это делаешь? — спросила она, впервые за сегодняшний день по-настоящему испугавшись.
От разочарования я сжал челюсти и проглотил едкое замечание. Я испытывал что-то настоящее и подлинное между нами, а она съёжилась от страха передо мной? Неужели она не понимала, что для нас значит встреча друг с другом? Разве она не понимала, что обе наши жизни столкнулись в этот необходимый момент времени, и теперь наши пути кардинально изменились? Неужели она не видела, что я ей предлагаю? Сколько бы я отдал, чтобы защитить её? Чтобы удержать её рядом с собой?
Я прошествовал мимо неё, слишком злой, чтобы дать ей спокойный ответ.
— Ты должна держаться рядом со мной, — бросил я через плечо. Я знал, что мне нужно было вдолбить в неё суть, поэтому я добавил: — Всё время.
Она поспешила догнать меня, и её немедленное послушание смягчило некоторые мои яростные порывы.
Я повёл её через город, зная, что вид функционирующего общества станет для неё шоком. Но я надеялся, что это также успокоит некоторые её страхи. Это место было не просто лучше, чем дорога, оно было лучше, чем что-либо ещё там. Мы не были тем обществом, которое покинули до заражения, но мы справлялись. И жили как короли по сравнению с остальным миром. Она будет дурой, если не увидит этого.
Я заметил, как она таращилась на охранников на крыше.
— Если ты попытаешься бежать, Риган, они тебя застрелят.
Ей нужно было понять наше соглашение и то, чего мы от неё ожидали. Хотя я умолчал о том, что мой отец сделает с ней, если охранники не застрелят её, а вместо расстрела они поймают её, и у моего отца будет время вынести ей приговор. Тогда она увидит витрины с трофеями в коридоре совершенно в другом свете. Я решил, что лучше по одному страшному откровению за раз.
— Угроза моим друзьям была достаточно ясна, Кейн.
Мне это понравилось.
— У нас есть люди везде, по всему городу и по всем окрестным лесам. Мы живём здесь в относительной тишине и покое, потому что уничтожаем угрозу зомби ещё до того, как они до нас доберутся. Наши люди живут в домах и участвуют в цивилизованном обществе. Мой отец отвоёвывает для нас эту страну. Каждый день мы расчищаем всё больше земель, требуем всё больше собственности для человечества.
Казалось, она впитала эту информацию и позволила ей завертеться у неё в голове. Наконец, она спросила:
— Вы пользуетесь валютой?
— Мы меняем работу на предметы первой необходимости, — сказал я ей. — Работа приносит тебе кредиты, кредиты покупают всё, что тебе нужно или чего ты хочешь. Чем больше ты работаешь, тем больше у тебя есть. То же самое касается и жилья. Работа, которую ты выбираешь, определяет вид жилья, которым ты владеешь. Это определяет твой статус в сообществе. Он решает, какое влияние ты имеешь на собраниях.
Риган замолчала, без сомнения, размышляя о нашем обществе. Я приветствовал всех, с кем мы вступали в контакт, но не представлял Риган. Странный вид жадности овладел мной, и я ненавидел саму мысль о том, чтобы делить её с кем-либо, даже со случайными гражданами на улице. Я знал, что они никогда не заберут её у меня. У меня был второй по величине уровень уважения в нашем сообществе, может быть, третий, если считать мою мать. Но, тем не менее, какой-то тихий шёпот инстинкта побуждал меня держать её поближе к себе, постоянно следить за этой импульсивной девушкой.
Когда мы приблизились к моему дому, она спросила:
— Что находится на вершине пищевой цепи?
— Я не понимаю, о чём ты.
Я посмотрел на неё сверху вниз и не смог удержаться от улыбки. Мы были почти дома.
— Лучшая работа, что это? Кому достаются лучшие дома? Больше всего еды? Больше всего голосов?
Её глаза были пытливыми, но линия подбородка всё ещё оставалась твёрдой. Я хотел ослабить её волнение, снять часть её опасений.
Уверенно я сказал:
— Моему отцу.
Это не сделало её счастливой.
— А после? — настаивала она.
— Солдатам, — мне было интересно, заставит ли это её чувствовать себя более защищённой. — Любой, кто патрулирует, получает всё самое лучшее. Мы рискуем жизнью ради сохранения мира.
— Ну, тогда я хочу быть именно им.
Её насыщенные карие глаза были полны решимости принять решение. Она была серьёзна.
Нелепа, но серьёзна.
Ей дали слишком много свободы, держали слишком вольно. Она была здесь ценным приобретением, ценным товаром. Нам не нужно было, чтобы она была одноразовым солдатом, у нас их было много. Мне нужно было, чтобы она была в моём доме, вела хозяйство, готовила мне еду и согревала мою постель. Было ли это сексизмом? Конечно. Ладно, безоговорочно. Но у всех нас были свои сильные стороны. Я играл на своих каждый божий день. Рисковал своей жизнью, чтобы обеспечить безопасность и убежище таким людям, как она. Теперь, в частности, я буду делать всё это для неё. Ей предстояла другая роль.
Но её роль была бесценна в моей жизни. Жизненно важна теперь, когда я нашёл её.
— Ты не можешь быть солдатом, Риган. Только наши мужчины заполняют эти ниши.
— И женщины по-прежнему зависят от их защиты и обильных поставок? Я забыла, что у вас здесь свои женщины, они такая же собственность, как и другие люди, верно? — её тон был резким и вонзался в меня своими острыми зубами и неумолимым языком.
— Не обязательно так, — заверил я её.
Но чего я не сказал, так это того, что взаимозависимость идёт в обоих направлениях. Она будет полагаться на меня, чтобы обеспечить себя, обеспечить свою безопасность. А я буду связан с ней из-за света, который она принесёт в мою жизнь, будет ласкать мою душу своей грацией и теплом, замедляла демонов, которые охотились за моим разумом, покусывая мои лодыжки своими раздвоенными языками, облизывали мою спину жгучим хлыстом своих когтей. Она забрала всё это и принесла мне покой. В первый момент, когда я увидел её, я осознал, что это правда. Мы были далеко за пределами односторонних отношений. Я нуждался в ней так же сильно, как она нуждалась бы во мне.
Даже больше.
Мы остановились перед моим домом, и мне не терпелось показать ей, что внутри. Я гордился своим жильём. Каким бы безжалостным и уродливым ни был этот мир, это был мой дом, единственное убежище, где я мог по-настоящему быть самим собой.
Однако она не была готова отпустить ситуацию.
— Но это так, — возразила она мне. — Это твой дом. Я твой паёк?
Я повернулся к ней, нуждаясь в том, чтобы она увидела правду в моих словах.
— Приз, — заверил я её. — Ты мой приз.
Слёзы навернулись у неё на глазах, и по какой-то причине это заставило меня почувствовать себя худшим из ублюдков.
— Ты сумасшедший, если думаешь, что я когда-нибудь соглашусь на это.
Сумасшедший.
Я ненавидел это слово.
Это должно было меня разозлить, заставить злиться на неё… Но вместо этого я почувствовал себя странно уязвимым. Моя грудь необъяснимо заныла, живот скрутило, и, что хуже всего, моя уверенность подвела меня. Мне пришлось отвернуться от её пронзительного взгляда. Она слишком много видела во мне.